Небоскребы магов

Я поднялся наверх еще по первому сигналу, кора–бли идут на приличном расстоянии от берега, где–то с милю, хорошо не рассмотреть, но я захватил с собой оптический прицел, быстро подкрутил кольцо, с такой оптикой изображение корабля даже не помещается, пришлось чуточку уменьшить.

Корабль, хоть и с парусом, но это все же простая лодка, только чуть крупнее. Даже палубы нет, только на корме надстройка, чтобы там можно было расположить полдюжины лучников или арбалетчиков, больше не поместятся, а под этой крышей устроить единственную комнатку с дверью для отдыха капитана или просто старшего.

Вскоре один из них, Базилка, самый шустрый и со–образительный из челяди, доложил, что один корабль торчит уже вторые сутки, хотя к нему никто не подплывает, а он стоит то ли на якоре, то ли еще как, но парус спустил, с места не сдвигается, а когда вчера слишком отнесло в сторону, вернулся на прежнее место.

Я вскарабкался на самый верх башни, корабль видно отчетливо и без оптики, впечатление такое, что оттуда внимательно рассматривают именно мой замок.

Сначала трепыхнулась тревога, потом пришла тя–желая злость. Здесь мне еще наблюдения и тотального контроля недостает! Как же достали этой опекой и вынюхиванием, что у меня где лежит и как лежит…

Фицрой, не дождавшись, сам поднялся наверх, с неохотой подошел к перилам.

— И чем он тебе не нравится?

— Раздражает, — объяснил я зло. — Не думаю, что увидит что–то такое особое в этом замке, но раздражает!

Фицрой фыркнул.

— Раздражает? Так прогони.

— Пристрелить там кого? — спросил я. — Можно, но это откроет кое–что о нас…

— Пристрелить? — переспросил он. — Вообще–то я имел в виду отогнать каким–нибудь колдовством. Волну поднять… Но пристрелить тоже неплохо.

— Пристрелить, — пробормотал я. — Вообще–то нужно посмотреть…

— Пойдем, — сказал он бодро. — Не ленись, пой–дем!.. Я могу тебе палочку принести.

Я пробормотал:

— Хорошо, пойдем. Не люблю насильников, него–дяев и развратных убийц.

Он сказал с уважением:

— Ого!.. Тогда да. А ты точно знаешь, что там развратные убийцы?

— Точно, — буркнул я.

— А… как ты… узнал?

Я процедил сквозь зубы:

— Мне ну совсем не нравятся!.. И надо то ли при–стрелить, то ли еще что… А для этого необходимо, чтобы они были последними на земле сволочами! Ну, пусть предпоследними, все равно такая гнусь не имеет права бороздить моря и океаны.

Он просиял лицом.

— Аа-а, здорово у тебя. И никогда не чувствуешь себя виноватым, верно?..

Я сказал твердо:

— Кроме того, он находится в моих территориальных водах!.. А это все равно что землю мою пахотную топчет. На земле пшеница растет, а в воде моя рыба плавает, жир нагуливает. И то и другое мое суверенное, а любые посягания и посягательства — нарушение моих конституционных… или еще каких–то прав.

— Понял, — сказал Фицрой с восторгом. — Этому мерзавцу не спастись! Бей гадов!.. Мы же за справедливость, мы всегда за правое дело.

Корабли проходят, как я заметил, чаще всего в первую половину дня, а к вечеру море чистое, что и понятно, всяк стремится до наступления ночи успеть в порт, родной или нет, это в любом случае лучше, чем в ночи страшиться наткнуться на рифы.

Фицрой напомнил, что вечер уже скоро, нужно успеть, пока светло, я поколебался, помотал головой.

— Нет, пусть стемнеет. На этой трассе будет пусто, никто не увидит, если корабль потонет.

— А ты как увидишь?

— Да и ты увидишь, — пообещал я. — Ладно, пой–дем. Но пасаран!.. Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!.. Враг не пройдет!

Фицрой спросил восторженно:

— Ты что, хочешь топить все корабли?

Я отмахнулся.

— Нет, но нужно себя накрутить, чтобы пламя праведного гнева охватило мое сердце и я чувствовал революционную справедливость возмездия врагам ци–вилизации и гуманизма! Дабы твердо и без позорящей авторитарного демократа жалости.

— Вечер, — напомнил он. — Ты уже накручен.

— Не совсем, — ответил я, — но ладно. Даже если совесть чуточку и возразит, я ее уболтаю. Я интелли–гент, всегда найду доводы за любую сторону.

Он дождался, когда я выволок мешок со сложенной винтовкой, поспешил вперед, открывая для меня двери, чтобы я не передумал и не вернулся, в башне первым побежал по лестнице, я слышал, как он там поднял люк и, выбравшись наверх, ждет, готовый подать руку, если я заморюсь.

Я поднялся, ощущение такое, что вокруг только небо и больше ничего нет на свете, земля и море так далеко внизу, что вроде бы их и нет. Фицрой вообще всякий раз преодолевает себя, чтобы подойти к краю и посмотреть через барьер.

— Простор, — пробормотал он с бледной улыб–кой, — как–то его многовато… Думаешь, еще не поздно?

— Если поздно, — сказал я. — то кто–то уцелеет.

Я смотрел через прицел, однако корабль первым увидел Фицрой, заорал ликующе:

— Вот он, смотри!.. Какой, гад, важный!.. Как он смеет по нашему морю… Еще и боком повернулся, мерзавец… Это же оскорбление! Что он имел в виду, когда поворачивался боком? На что гнусно намекал?

Я тяжело вздохнул.

— Ты прав. Он в наших территориальных водах. Это нарушение наших суверенных прав. И тяжелое несмываемое оскорбление моей чести и достоинству.