Нечаянная свадьба

Лида при этих словах дядюшки так и встрепенулась! Родители ее, некогда впервые увидевшие друг друга именно на балу, считали, что своим счастьем обязаны не в малой степени своему танцевальному мастерству, а потому несколько лет подряд Лида брала уроки танцев. Ради этого дважды в неделю по вечерам приходил в дом знаменитый в Москве французский maotre а danser[36] Фома Антонович (так преобразовалось на русский лад имя его собственное, Тома́, и его отца, которого звали Антуаном). Учитель имел типический облик иностранного танцмейстера: с непременной скрипочкой в руках, маленький, сухонький, легонький, обладающий подпрыгивающей походкой, но не по причине веселого и неугомонного нрава, а из-за нажитых годами и весьма болезненных мозолей на ногах. Наигрывая какой-нибудь веселый мотив, он писклявым голосом выкрикивал:

– En dedans! En dehors! Allongee! Pas chassé en avant![37] – и прочее в этом же роде.

Лида его обожала и очень старалась на уроках, отчего Фома Антонович называл ее лучшей своей ученицей и предсказывал ей изобилие бальных кавалеров. И хотя на настоящем большом балу побывать ей пока не удалось, на семейных танцевальных вечерах пророчество вполне сбывалось.

…Едва ужинавшие разделались с амбигю и жданиками, как под окном задребезжали колеса какой-то повозки и зафыркала лошадь. Лида решила, что это вернулся человек, посланный с дрожками за Степаном и ее кофрами, однако вошедший лакей доложил, что прибыл Модест Филимонович.

Авдотья Валерьяновна при этих словах вскочила, уронив стул, и бросилась в двери, а через минуту вернулась в сопровождении невысокого и узкоплечего молодого человека в поношенном и слишком просторном для него зеленом сюртуке, ярко-желтом жилете, панталонах цвета блёд-амур[38] и черном цилиндре-шапокляк[39].

– А ведь не раз говорено ему было, что головной убор еще в сенях снимают и лакею отдают! – пробормотал дядюшка себе под нос, и по тональности его Лида сразу поняла, что гостя сего он терпеть не может, а вот Авдотья Валерьяновна, напротив, его обожает – судя по радостной улыбке, очень украсившей ее неприветливое лицо.

– Привет сей компании! – с пафосом провозгласил гость неплохо поставленным голосом, снимая шапокляк и складывая его с такой силой, что тот громогласно оправдал свое название.

– Здравствуй, Модест, – довольно кислым голосом ответил Иона Петрович и повернулся к Лиде: – Позволь представить тебе, душенька, племянника супруги моей, Модеста Филимоновича Самсонова, – и поджал губы, не в силах скрыть явное недовольство этим визитом.

Модест Филимонович поспешил приложиться к руке Лиды, а потом уставился на нее с непомерным восхищением.

Лиде же смотреть на этого господина не слишком хотелось. Мало того, что одет он был нелепо! Черты лица его были хотя и правильны, однако незначительны: в них начисто отсутствовали одухотворенность и сила, которые привлекают пуще всякой красоты. Кроме того, Модест Филимонович был родственником пренеприятнейшей Авдотьи Валерьяновны, и одно это заведомо настраивало Лиду против него.

Между тем Авдотья Валерьяновна подтолкнула племянника к столу и, перехватив у Касьяна блюдо с остатками амбигю, все его поставила перед племянником, отдав ему свой прибор, до того не востребованный, ибо ела она, как уже было сказано, ложкой.

Лида была несколько покороблена такой простотой в поведении, однако куда больше коробили ее назойливые взгляды Модеста Филимоновича. Не сводя с девушки глаз, он опрокинул большой бокал мадеры, налитый Авдотьей Валерьяновной, закусил добрым куском буженины и, еще жуя, пробормотал:

– Ах, тантинька[40], ну что за чудо эти кринолины, что за элегантность! После них женщина в любом другом платье выглядит как унылая плакучая ива!

Лида незамедлительно ощутила ненависть к своему кринолину.

Громко жуя, Модест Филимонович меж тем огляделся и обратился к хозяину дома:

– Любезный дяденька, уже когда вы внемлете моему совету и переделаете эту неуклюжую печь в элегантный камин… в стиле «вампир»[41], примерно говоря?

– Когда рак на горе свиснет, – спокойно ответил Иона Петрович. – И отчего вампир? Говори уж – в стиле «упырь»!

Лида чуть не подавилась от смеха, а Авдотья Валерьяновна явственно перекосилась, однако ничего не сказала.

– Мэ сэт импаябль…[42] – обиженно пробормотал Модест Филимонович, немилосердно коверкая французские слова, однако на время умолк и принялся подбирать все, что еще оставалось на блюде.

– Касьян, неси битки, – приказал Иона Петрович. – Семеро или даже трое одного не ждут, тем паче незваного! Ах да, скажи, брат ты мой, не воротился ли еще посланный за Степаном и вещами Лидии Павловны?

– Покуда никто не возвращался, – ответил Касьян.

– Бедный Степан, – пробормотала Лида. – Он, наверное, там от страха помирает, все ждет, когда Маремьяна с ним расправится.

– А, так ты уже наслышана о наших достопримечательностях! – оживился Иона Петрович.