Нечаянная свадьба

– Ну, ведьмы-сороки исстари ведутся, – пояснила Маремьяна. – Я еще девочкой слышала, мол, если сорока прокричит на крыше дома, то быть в нем покойнику. А еще рассказывают, что царь Иван Васильевич Грозный как-то решил вывести всех ведьм, которых на Русской земле много расплодилось. Собрал их на Красной площади, велел обложить соломой и поджечь. Но когда пламень разгорелся, все ведьмы обернулись сороками и улетели. Царь их вслед проклял, ну и с той поры всякая ведьма умеет сорокой оборачиваться – мы же церковью проклинаемы! Церковь учит своих врагов прощать, но мы прощать не умеем. Помирал Дмитрий Федорович – я и пальцем не шевельнула, чтобы его от болезни спасти, хотя было у меня такое средство. Повитуха, которая меня оговорила, тонула в Вязне, а я только смеялась, на нее глядя. И хоть дочь моя глупа да гульлива – вся в отца своего! – ни за что не позволю ей выйти за повитухиного сына, за этого Кузьму-управляющего! Только и проку с него было, что сынка хорошего ей заделал, но замуж за него – нет, не дозволю!

– Да он и сам не хочет, – вздохнула Лида. – Он от одного имени Марфушки шарахается.

– Что?! – возмутилась Маремьяна. – Трусливый дурак! Знать, не любит он ее. За такую трусость надо будет на него порчу покрепче навести!

– Я так посмотрю, это ваше любимое занятие – порчу на невинных людей наводить! – зло воскликнула Лида. – Со мной вы так ужасно поступили – за что, ну за что?! Или вы по-прежнему Протасовым мстите? Но ведь ваша дочь у Василия Дмитриевича в доме живет, и внук тоже, и сам барин молодой перед вами ничем не провинился!

– Грех на него жаловаться, – кивнула Маремьяна. – Он вину отца своей добротой к Марфуше и Ванятке искупил. Но я по гроб жизни перед семьей Самсоновых в долгу за то, что меня тогда Филимон Валерьянович от смерти спас! Потому и помогла Авдотье. Но я и дядюшки твоего добро помню. А потому порчу на тебя не наводила.

– А это что?! – возопила Лида, тыча пальцами в лицо. – Это что?!

– Порча, но не моя, – твердо ответила Маремьяна.

– А чья?

– Цыганская.

– Господи, – простонала Лида, – какая еще цыганская?!

– Да что ты все Его здесь поминаешь! – рявкнула Маремьяна. – Вот не скажу тебе больше ни слова!

– Да и не говорите! – Лида так разозлилась, что у нее вдруг весь страх прошел. – Я и сама знаю, как дело было. Авдотья Валерьяновна узнала, что дядюшка хочет подарить мне зеркальце своей матушки, выкрала его, принесла сюда, вы на него и навели цыганскую порчу. Разве не так дело было? И нечего врать, будто вы здесь ни при чем!

Маремьяна поджала губы и молчала.

– Понятно, – пробормотала Лида. – Значит, придется мне все-таки вернуться к Вязне. Я, собственно, туда и шла, когда Ванятку встретила… Жить вот такой, чтобы мой муж видеть меня не хотел, я не смогу. Прощайте. Только знаете что… Все-таки выдайте Марфушу за Кузьму. Он очень хороший, добрый, умный. И Ванятке отец непременно нужен…

Она отбросила одеяло, вышла из избенки – и ночная прохлада так и вцепилась в ее согревшееся тело. На кольях у костра были развешаны ее сорочка и платье – Лида сгребла их, еще не совсем просохшие, и принялась натягивать, не чувствуя сырости, озабоченно думая о том, что идти в темноте босиком к озеру трудновато. Сюда-то и при свете еле дошла, а уж в темноте, наверное, ноги в кровь изранит…

Ну да ладно, недолго мучиться! Вот будут рады вязни из Вязни, когда она снова к ним в лапы попадет!

Маремьяна стояла на пороге, сложив руки на груди, и молча смотрела, как Лида одевается. Лицо ее в лунном свете казалось высеченным из белого мрамора, и ни одна черточка в нем не шевельнулась.

– Прощайте, – буркнула Лида, подбирая подол, ступая на утоптанную тропинку и задевая мизинцем какой-то предательски вылезший корень. Она даже зашипела от боли, и тут Маремьяна наконец-то разомкнула губы:

– Погоди. Возьми лапти, не то до кладбища не дойдешь.

– До какого еще кладбища? – огрызнулась Лида. – Что мне делать на кладбище? Мне бы до реки дойти да утопиться поскорей. Но за лапти спасибо, – пробормотала она, усаживаясь на обочину тропинки и неумело оплетая ногу завязками.

Лапти она надела без онучей[86], на босу ногу, и липовое лыко, из которых те были сплетены, довольно сильно кололо и щекотало ноги. Ну и ладно, как-нибудь потерпит!

Обуваясь, Лида вдруг вспомнила сон, который видела еще в поезде. Про то, как красавица в красном платье чиркнула ее крест-накрест концом своей омбрельки, а потом бросилась в объятия медведя и принялась с ним целоваться.

Да, Авдотья Валерьяновна уже почти добилась своего… Лиду она погубила, погубит и Протасова!

Ах, как же сердце защемило! Как вдруг встало перед глазами его лицо с этими стрельчатыми ресницами и удлиненными глазами, лицо, которое так поразило ее с первой же минуты, показалось таким родным… Теперь скрывать нечего: Лида влюбилась в Протасова с первой же минуты. И как близко было счастье, да вот беда: было, да сплыло, да мимо рук уплыло!

Не судьба, не судьба…

Лида почувствовала, что сейчас зарыдает перед этой злобной ведьмой. Хотела броситься прочь, но вдруг повалилась на колени: