Нечеловеческий фактор

Ларискина метаморфоза из любящей и ждущей невесты в жену его друга Серёги подкосила Макаркина, естественно. Он изучил письмо трижды, бросил его сверху в чемоданчик на все предыдущие. Рвать почему-то не стал. Не смог. И через пару дней, не выходя из состояния человека, стукнутого молотком по голове, в пятницу после ужина свалил в «самоход». Перелез через высокий бетонный забор, предварительно переодевшись у каптёра в «гражданку» — твидовые брюки, поплиновую черную рубаху, серый в крапинку пиджак и остроносые туфли. Перелез и побежал в деревню Домбаровку, где имелся ресторан-кафе «Урожайное поле», который работал до полуночи. Там он надрался водки до состояния «больше не лезет» и на «автопилоте» к полуночи вернулся к забору части, на который залезть за пятнадцать минут смог-таки, но спуститься вниз аккуратно не вышло.

Он зацепился ногой за край верхний, его перевернуло лицом к забору, и он голову уронил на грунт с высоты двух с половиной метров. Над головой в полёте у него имелось довольно крупное тело, высокое и мускулистое. Этот факт приземление сильно усугубил до худшего травматического варианта и хоть не твёрдым был грунт, а голова так размашисто впилась в него, что шейные позвонки как-то выдержали, а мозг не сумел и сотрясся. Женька раскинулся почти на два метра в длину и чуть поменьше места заняли его разбросанные по сторонам недвижимые руки.

В таком странном виде его и нашли солдатики из «учебки», только что призванные, которые мётлами доводили пространство за казармами до стерильного. Примерно такого, какое бывает во дворе, в кабинетах и палатах военного госпиталя на окраине Оренбурга, который драили до блестящего состояния со дня основания в 1744 году. Главная клиника Южно-Уральского военного округа приняла Женю Макаркина с радостью.

Радость была написана яркими красками на лицах медсестёр, врачей и даже у главного врача, который исправно обходил все палаты раз в неделю. Провалялся Женька в учреждении полтора месяца, зато не без пользы. Наладили ему сломанные правую ногу и левую руку, и каким-то хитроумным способам вернули мозг в состояние, которое Евгений имел до полёта с забора. А самому ему казалось, что мозг стал работать лучше. Но он об этом молчал, поскольку хвастаться не любил вообще. С детства. И хвастунов активно не любил. Обрывал их на самом интересном хвастливом месте очень грубым словом или даже благодарил, пожимая руку так крепко, что хвастун на некоторое время дар возвышающей себя речи терял, а вместе с даром упускал и основную нить мысли о себе, выдающимся.

В запас Макаркина уволили на два месяца позже и до вокзала его провожали друзья по службе. Женька шел на костылях и нести даже два небольших чемоданчика было ему неудобно. В декабре шестидесятого поступить в Ульяновскую Школу Высшей Лётной Подготовки возможности уже не было, а потому отец помог ему устроиться ремонтником на алма- атинский завод тяжелого машиностроения, где сам отпахал двадцать три года и оттуда собирался уходить на пенсию. Завод с 1942 года посылал на фронт снаряды, бомбы и мины, а когда мир наступил — здесь стали делать прокатное оборудование, волочильные станы, и к тому дню, когда Женька начал тут трудиться, в списке заводских изделий было почти двести разных вещей, от станков до тяжелых машин, которые закупали США, Великобритания, Франция, Япония и так далее. Тридцать две страны. Хороший был завод. И Макаркина там зауважали. Умел работать красиво, быстро и точно. Но он ждал следующего года, экзаменов на звание пилота в Ульяновской «ШВЛП».

Время ползло. То ли после войны сил ещё не набрало, то ли Женьке хотелось его разогнать до скорости истребителя МиГ-21, чтобы быстрее наступило очередное лето и можно было сдать документы в лётную школу. А тут ещё Лариска, до сих пор любимая, появилась во дворе дома, где жил Женя, раньше с родителями проживал друг его Серёга, укравший у него Лариску. Ну, как укравший? Уболтавший. Молодец, значит. Попробовал другу от души нагадить. И у него получилось. Но жизнь совместная, семейная не заладилась. Разбежались они. Лариска с сыном к маме с папой приехала и пока не работала. Сын болел постоянно. Пришла она вечером к Женьке тридцать первого декабря. Сели они под ёлкой, которую мама с рынка принесла и украсила. Сели и молчали. Он глядел ей в глаза и видел в них страх, горе и тоску.

— Ты меня уже не любишь? — спросила шепотом Лариска.

— Люблю, — не соврал Макаркин Женя.

— Ну, может, тогда…

— Нет, — он отвернулся. — Лучше я тебя буду любить. А начнём снова — буду ненавидеть.

Лариса поздравила его и маму с наступающим, опустила голову и ушла. Больше они никогда не встречались.

Отец за новогодним столом поднял рюмку водки и сказал тост.

— За нашу семью крепкую, за наше счастье, за любимую нашу маму, для меня жену, лучшую на этом свете. И за тебя, парень. Удался ты. Мы рады. Большого тебе и светлого пути.