Нечеловеческий фактор

Коля по документу получил сначала среднее образование. Но это в аттестате так писали. Реально же похожие по глубине знания, забитые школьникам в самые обыкновенные мозги учителями школы номер девятнадцать, стоящей в центре Матросского моста, имели в миру только разные там аспиранты и даже кандидаты всевозможных наук. Журавлёв Николай жил с мамой и папой, которые посвятили свои умы докторов наук истории древнего мира и КПСС. В тридцатых годах горком партии им неназойливо рекомендовал упорно транслировать в пустые наполовину головы студентов особо ценные и нужные исторические знания о Партии. Папа однажды сказал взрослому сыну, добивающему школьную программу.

— Ты, Николай, должен тоже стать доктором наук. Не позорь семью. Не застрянь в «кандидатах». Я на том свете просто обязан скромно докладывать тому, в кого нам приказано не верить, что наша семья — это носитель высшей формы интеллекта. И мама, которая помрёт позже, повторит потом ему мои слова. Ну, и ты не забудь поведать об этом святому Петру, когда пойдёшь мимо него во врата рая.

Коля взял на себя такое обязательство. А потому учился и после учёбы, и за годы работы в Алма-Ате сдал там и кандидатский минимум, и докторский максимум. В двадцать восемь лет он был одним из двух самых молодых докторов наук в КазССР, что помогало ему на производстве в «Кызыл-ту» предлагать варианты неповторимых, придуманных лично им безвредных мягких пластмасс и внешнего облика детских игрушек, которые ребёнок, заигравшись, мог съесть абсолютно без вреда здоровью. Хоть что. От зайчиков и танков «Т-34», до всех персонажей труппы артистов сволочного Карабаса-Барабаса. Он даже на большом собрании лично съел при инструкторе обкома партии пластиковый грузовик с колёсами и водителем.

— На вкус напоминает ирис «кис-кис», — доложил он пораженному собранию, медленно запивая бывший грузовик водой из графина.

Ну, а тут, ближе к тридцати, сами пришли к Коле Журавлёву положенные настоящему учёному забывчивость, рассеянность и неумение следить за собой в быту. Зимой он иногда бегал на работу в пиджаке. Забывал нацепить пальто. А яйца вкрутую всегда не доваривал, хотя любил только их, химию, работу, родителей и науку. У него не то, чтоб жены, даже мимолётных плотских связей не заводилось. Он всегда был занят размышлениями и не понимал иных забав. Да и когда ему? Некогда ведь было!

Но при всей патологической рассеянности и старческой склеротической памяти он никогда не забывал, что малая его родина — это огромная Москва, что там ещё живы папа с мамой и никуда не делись друзья детства. Зарплата доктора наук разрешала ему летать в Москву когда надо или если очень приспичило. Ну, когда сильно влекло обнять родителей и малость выпить с бывшими пацанами из школы и со двора, которые тоже почти поголовно — уже начальники разных весовых категорий или учёные. Другие в районе Матросский мост не жили.

Потому вполне логично, что Новый год Коля встречал в столице Родины. До двадцати трёх и тридцати минут вечера он благородно откушал с родителями всяких-разных деликатесов из буфета Академии наук, а потом убежал к Димке, где собрались все старые, как сам Журавлёв, друзья. Самым старым было уже двадцать восемь лет и вели они себя, ясное дело, как мэтры поэзии перед робкими начинающими стихоплётами. Ну, примерно так.

Пили друзья отчаянно и неумеренно всё без разбора, и очень символически закусывали, поскольку имели отменное здоровье и понимали, что всерьёз нахрюкаться до поросячьего визга смогут они снова все вместе только по пришествии шестьдесят шестого. А это ведь аж через год! Это так угнетало, всем желалось всегда быть вместе, выпивать, ходить в библиотеки и планетарий, любить впятером одну девушку из своего круга и устраивать с похмелья научные дискуссии на темы научно-технической революции в СССР.

В ночь с первого на второе января не «отсохшие» за день крепкие парни и молодые стойкие дамы собрали на стол общего друга Димы Рыкова, пока ещё кандидата философских наук и кандидата в мастера спорта по штанге в тяжелом весе, собрали из своих квартир всё, до чего не добрались за прошлую ночь их родители и близкие родственники. То есть стол ломился от белых, зелёных коньячных и водочных, а также непрозрачных бутылок с рижским бальзамом и тарелок с шикарной закуской. Ну, точно так же, как тридцать первого декабря. Днём друзья употребляли коньячок малыми дозами между пустяковыми делами и дорогими беседами о великом и прекрасном, а в ночь на второе число сели за стол с крепко засевшей во все головы мыслью, что Новый приходит именно сегодня в ноль часов и ноль минут. Было это в десять вечера. О вчерашней встрече очередного счастливого года даже не вспоминали.