Нечестивец, или Праздник Козла

Он вышел на широкую Авениду – сборище офицеров и гражданских вновь расступилось перед ним – и сразу пошел. Впереди, в восьми кварталах, виднелось море, зажженное золотом и пурпуром заката. Снова накатила волна удовлетворения. Он шел по правой стороне, придворные шествовали сзади, рассыпавшись веером по тротуару и мостовой. На это время движение на Максиме Гомеса и Авениде перекрывали, и хотя Джонни Аббес вновь установил наблюдение на прилегающих улицах, по его приказу он сделал его почти незаметным, потому что толпившиеся раньше на углах полицейские и calies вызывали у Генералиссимуса клаустрофобию. Никто не выходил за барьер из адъютантов, шагавших в метре от Хозяина. Все ждали, когда он подаст знак, что можно приблизиться. Он прошел полквартала, вдыхая воздух садов, и обернулся, отыскал плешивую голову Модесто Диаса и подал ему знак. Произошла короткая заминка, потому что жирный сенатор Чиринос, шедший рядом с Модесто Диасом, решил, что избранник – он, и поспешил к Генералиссимусу. Но был осажен и возвращен в толпу. Модесто Диасу, начинавшему толстеть, эти прогулки в ритме Трухильо стоили большого напряжения. Он густо потел. Не выпускал из руки платка и то и дело отирал лоб, шею и пухлые щеки. – Добрый вечер, Хозяин.

– Тебе надо сесть на диету, – посоветовал ему Трухильо. – Только пятьдесят сравнялось, а уже нагрузки не выносишь. Смотри на меня, семьдесят весен протрубил, а в какой форме.

– И жена мне то же самое твердит каждый день, Хозяин. Готовит мне куриные бульончики и салаты. Но у меня на это воли не хватает. От всего могу отказаться, только не от хорошей еды.

Его рыхлая плотская сущность была ниже его истинной сути. У Модесто, как и у его брата, генерала Хуана Томаса Диаса, было широкое губастое лицо с приплюснутым носом, а кожа выдавала его принадлежность к черной расе; но он был умнее своего брата и умнее большинства известных Генералиссимусу доминиканцев. Он был председателем Доминиканской партии, членом Конгресса и министром; но Трухильо не позволил ему засидеться в правительстве именно потому, что ясность его ума при изложении, анализе и решении проблем показалась Трухильо опасной: могла вселить в него гордыню и толкнуть на предательство.

– Что это за заговор, в котором замешан Хуан Томас? – выпалил он, глядя ему прямо в глаза. – Я полагаю, ты в курсе затей своего братца и зятя?

Модесто улыбнулся, словно удачной шутке.

– Хуан Томас? С его заботами по имению и делам да еще при его любви к виски и киносеансам в собственном саду, сомневаюсь, что бы оставалось время на заговоры.

– Он в заговоре с Генри Диборном, дипломатом янки, – уверенно продолжал Трухильо, словно не слыша слов Модесто Диаса. – Пускай бросает заниматься глупостями, однажды ему это уже вышло боком, как бы на этот раз не было хуже.

– Мой брат не так глуп, чтобы плести заговоры против вас, Хозяин. Но я ему все-таки скажу.

До чего же приятно: морской бриз продувал легкие, он слушал грохот волн, бьющихся о скалы и бетонную стену Авениды. Модесто Диас собрался было отойти, но он удержал его:

– Погоди, я еще не закончил. Или уже выдохся?

– Ради вас я готов на инфаркт.