Нечестивец, или Праздник Козла

Месяца два назад он совершенно неожиданно приказал отменить там меры безопасности. Почему? Может быть, потому, что однажды во время прогулки в сумерки, спускаясь к морю по проспекту Максимо Гомеса, он обратил внимание на полицейские кордоны во всех боковых улицах, которые во время его прогулки не пропускали пешеходов и машины на Авениду и на набережную. Он представил, какое множество «Фольксвагенов» со своими calie нагромоздил Джонни Аббес вдоль всего его пути. И почувствовал клаустрофобию, удушье. Такое с ним уже было однажды вечером, когда он ехал в Министерство финансов и заметил военные посты и заслоны вдоль шоссе по всему пути следования. Может, это просто наваждение, но, хотя чувство опасности постоянно жило и нем, что-то – эдакий неуемный дух marine – заставляло его бросать вызов судьбе в минуты наивысшей опасности для режима. Как бы то ни было, решение принято, и он его не отменит.

– Приказ остается в силе, – повторил он тоном, нe допускавшим обсуждения.

– Слушаюсь, Ваше Превосходительство.

Он уперся взглядом в полковника, прямо в глаза – тот тотчас же опустил свои – и поддел его:

– Думаете, ваш обожаемый Фидель Кастро расхаживает по улицам, как я, без охраны?

Полковник помотал головой.

– Не думаю, что Фиделю Кастро свойственен романтизм, как Вашему Превосходительству.

Романтизм – ему? Возможно, в отношениях с некоторыми женщинами, которых он любил, возможно, в отношениях с Линой Ловатон. Но за пределами сентиментальной сферы, в политике, ему были свойственны, скорее, классические чувства. Рационализм, спокойствие, прагматизм, холодная голова и умение предвидеть.

– Когда я познакомился с ним там, в Мексике, он готовил экспедицию на «Гранме». Его считали сумасшедшим кубинцем, несерьезным авантюристом. Меня он с первого момента поразил полным отсутствием эмоций. Хотя речи произносит зажигательные, страстные, тропические. Но это – на публику. Сам он – полная этому противоположность. Ледяной ум. Я всегда знал, что он придет к власти. Однако позвольте пояснить, Ваше Превосходительство. Я восхищаюсь Кастро как личностью: гак обмануть гринго, завязаться с русскими и с коммунистическими странами и использовать их в качестве щита по отношению к Вашингтону. Но идеи его меня не восхищают, я не коммунист.

– Вы – капиталист и по форме, и по содержанию, – пошутил Трухильо с усмешкой. – «Ультрамар» получил хорошие прибыли на товарах из Германии, Австрии и социалистических стран. Эксклюзивные права – дело беспроигрышное.

– И за это я тоже хотел бы поблагодарить Ваше Превосходительство, – согласился полковник. – По правде говоря, мне бы самому в голову не пришло. Бизнес никогда не интересовал меня. Я открыл «Ультрамар» потому, что вы мне приказали.

– Я предпочитаю, чтобы люди, работающие со мной, занимались бизнесом, а не воровали, – пояснил Благодетель. – Хороший бизнес – на благо стране, он дает людям работу, производит богатство, поднимает нравственность народа. А воровство, напротив, развращает его. Я думаю, с началом санкций и в «Ультрамаре» дело пошло худо.

– Практически парализовано. Но меня это не беспокоит, Ваше Превосходительство. Все двадцать четыре часа в сутки я сейчас занят тем, чтобы не дать врагам разрушить режим и убить вас.

Он сказал без эмоций, бесцветным, невыразительным тоном, каким обычно и говорил.

– Должен ли я сделать вывод, что вы восхищаетесь мною так же, как и ублюдком Кастро? – проговорил Трухильо, отыскивая взгляд маленьких юрких глазок.

– Я не восхищаюсь вами, Ваше Превосходительство, – прошептал полковник Аббес, опуская глаза. – Я живу для вас. Для вас. Если позволите, я – ваш сторожевой пес.

Благодетелю послышалось, что на последней фразе у полковника Аббеса Гарсии дрогнул голос. Он знал, что полковник не эмоционален и не привержен пылким изъявлениям чувств, столь обычным в устах других приближенных, а потому вонзил в него свой острый, как нож, взгляд.

– Если меня убьют, это будет кто-нибудь из близких, назовем его домашний предатель, – сказал он так, будто говорил о ком-то другом. Для вас это было бы большой бедой.

– И для страны – тоже, Ваше Превосходительство.

– Именно поэтому я остаюсь в седле, – согласился Трухильо. – А не то давно бы ушел, как мне советовали посланцы президента Эйзенхауэра, Уильям Паули, генерал Кларк и сенатор Смозерс, мои друзья-янки. «Войдите в историю как благородный государственный деятель, уступивший кормило власти молодым». Так сказал мне Смозерс, друг Рузвельта. Послание было от Белого дома. С тем и приехали. Просили уйти и предлагали политическое убежище в Соединенных Штатах. «И имущество свое сохраните». Ублюдки, спутали меня с Батистой, с Рохасом Пинильей, с Пересом Хименесом. Меня отсюда вытащат только мертвым.