Нечестивые джентльмены (ЛП)

— Мистер Сайкс. — Харпер наклонился ко мне. Я почувствовал насыщенный карамельно-хмельной запах красного эля, исходящий от его губ. — Не стоит поддаваться ощущению обманчивой мягкости. Возможно, мой воротник священника вводит вас в заблуждение. Но, поверьте, мы в Инквизиции пляшем с дьяволом гораздо чаще, чем шлюхи из Подземелий Преисподней.

— Что ж, если мне нужен будет партнёр для танца, пожалуй, я подумаю, не выбрать ли вас, капитан. — Я выпил стопку и сунул её в затянутую перчаткой руку Харпера. Тот налил себе джина, выпил, вновь наполнил рюмку и поставил её на стол передо мной.

— Мы ведь с вами уже партнёры в некотором роде, разве не так, мистер Сайкс? — спросил он.

— В некотором роде, — согласился я.

— В некотором роде, — повторил он, словно придавал этим словам какое-то дополнительное значение.

Я выпил, капитан, уже не колеблясь, незамедлительно последовал моему примеру. Рюмка за рюмкой мы незаметно прикончили бутылку. Процесс планомерного погружения в состояние глубокого опьянения захватил нас без остатка, стал единственной нашей целью. Мы накачивались сухим джином, следуя неизменному ритму, чередующему опрокидывание в себя очередной порции спиртного и передачу опустевшего стаканчика собутыльнику.

Так пьют не для удовольствия. Так пьют, потому что мысли не дают покоя, причиняют страдания. Напиться — самый лёгкий способ хотя бы на время избавиться от болезненных переживаний.

Выруливая из бара, капитан Харпер двигался медленно и осторожно, словно его тело стало механизмом, управление которым требовало повышенной концентрации внимания. Он явно с трудом удерживался от того, чтобы не уснуть на месте — его глаза то и дело закрывались. Он привалился ко мне, тяжело переступая, стараясь попадать со мной в шаг, пока я выводил его из тёмного убежища бара на улицы города. Покровы ночи истончились. Я уже ощущал золотое сияние просыпающегося солнца, вспыхнувшего на горизонте тонкой полоской опаляющего света.

Стоило нам выйти, как владелец бара тут же выглянул из двери, делая вид, что запирает заведение на день. Естественно, ему было любопытно, что за дела могут связывать Блудного и офицера Инквизиции.

— Знаешь, капитан, — шепнул я ему, — шататься по улицам пьяным со мной в обнимку не очень мудро с твоей стороны. Это может пагубно отразиться на репутации служителя закона.

— Дапшливсе, — невнятно буркнул он мне на ухо и сорвал с меня свою фуражку. Я не стал протестовать, вещь вернулась к законному владельцу. Его дыхание коснулось моей шеи сзади. Его губы прижались к моей коже всего на мгновение, когда он, споткнувшись, налетел на меня и повис, ухватившись за мои плечи, чтобы не упасть. Я месяцами обходился без любовников, не желая ни с кем связываться даже на одну ночь. Слишком давно у меня не было мужчины, сейчас я отчётливо понял это. И не смог устоять против искушения. Капитана Харпера, судя по всему, ситуация не смущала, меня и подавно. По своей натуре я существо, привыкшее полностью отдаваться во власть сиюминутных желаний. Временами это приводило к тому, что поступал я неблагоразумно, но сопротивляться необдуманным порывам никогда даже не пытался.

Я привёл капитана Харпера в свою квартиру, сам расстегнул и снял с него чёрное пальто, затем воротничок священника. Медленно я стянул с его рук перчатки, обнажая один за другим длинные пальцы. Его ногти были розовыми и блестящими, словно перламутр внутри морской раковины. Каждый заканчивался идеально ровным белым полумесяцем. Я поцеловал мягкую кожу его ладоней. У меня никогда не было и не будет такого безупречного тела, как у него, без единого тёмного пятнышка. Я до дрожи жаждал насладиться этим совершенством.

Я снял с капитана Харпера наплечную кобуру с револьвером, в эту ночь Харпер принадлежал только мне. Я не переживал о том, что станется утром, когда мы проснёмся, не задумывался о том, будет ли нам неловко за неправдивые нежности, срывавшиеся с наших губ, пока тела переплетались. На одну ночь джин избавил нас от лишних мыслей и сомнений — этого было вполне достаточно.

Глава четвертая: Старые чернила

Письма Роффкейла пахли сухой кровью и очень дешёвым одеколоном. Отчётливый аромат витал в воздухе, пока я, скользя пальцами по неровным строчкам, исследовал бумагу. Дурной почерк выдавал ученика исправительного заведения для малолетних правонарушителей. Автор посланий был юным и пылким. Он вкладывал всего себя в каждое предложение с абсурдным по интенсивности душевным размахом. Каждая буква вопила о его всепоглощающей любви и исступленной страсти. Его оды красоте Джоан Тальботт были ужасными. Роффкейл громоздил клише на клише, выстраивая из них шаткую башню простодушного обожания. Абсолютная убеждённость в своих чувствах придавала достойной жалости поэзии Роффкейла болезненную пронзительность. Всякое слово было констатацией его веры в любовь.