Нечисть, или Тайна старинной шкатулки

Сознание возвращалось медленно. Назойливый голос что-то твердил и твердил, а Герман слушал и не слышал, досадливо ожидая, когда же голос заткнется. Он ощущал себя школяром на уроке богословия, где священник нудно вещает прописные истины. Уж много лет как гимназию окончил, а все иногда дрожь пробирает. На этой мысли Герман погрузился в глухую темноту, а когда снова очнулся, показалось, что прошла вечность, но голос по-прежнему что-то бубнил. Сосредоточиться не получалось. Почему-то сегодня Герману все давалось с трудом. Вот раньше, к примеру, чутье не подводило: Герман всегда точно знал, сколько натикало времени. Помнится, в гимназии первым на перемену выскакивал. А почему? Да потому что успевал чернильницу, пенал и тетрадки заранее в ранец сложить. И ведь ни разу не поймали! Лишь однажды преподаватель словесности открыл было рот, чтоб отчитать Германа за поспешность, да тут же звонок с урока и прозвенел.

Но сейчас Герман мучительно пытался понять, сколько прошло времени, и не мог. Время вело себя странно: то неслось вскачь, то плелось как черепаха. Герман не успевал следить за ним и совсем запутался — день прошел или вечность.

Когда же началась эта чепуха? Точно, аккурат после того, как медовухи испил. Стало плохо, тело задеревенело. А сейчас вроде бы ничего, отошло.

Мерно тикали ходики, баюкая и умиротворяя. Кажется, где-то текла вода и хлопала плохо прикрытая оконная рама. Герман раздраженно поморщился. Горничная Груня опять окно не закрыла, сколько уж ей говорил, чтобы аккуратней была.

Он открыл глаза и обмер от страха: прямо перед носом его были белые, плотно пригнанные друг к другу доски.

«Неужели гроб?» — мелькнула паническая мысль.

Герман торопливо повернул голову набок и облегченно выдохнул. На щербатом, давно не крашенном полу, обильно усыпанном крошками, лежал огрызок яблока с жирным тараканом на нем. Таракан шевелил усами и таращился на Германа.

«Совсем Марфа сбрендила. Мало того что грязь развела, так еще и в какую-то щель меня заткнула. И как только сумела?!»

Взгляд Германа скользнул дальше по полу и стенам, и недоумение охватило его. Комната явно не та!

Справа от окна висели странно тонкие, словно сделанные из картона, ходики без гирь и методично пощелкивали. Рядом с ними — картина в узкой деревянной рамке. Плоские и рыхлые, как блины, часы висели на чем ни попадя, грозя свалиться. Один из «блинов» неаппетитно раскорячился на какой-то штуковине, похожей на гибрид осла с седлом, второй пытался «стечь» с камня, а третий вообще болтался на ветке дерева, видно, дожидаясь вороны, которая бы его склевала…

«Дурацкая картинка, — решил Герман. — Не могут часы так висеть, это противоестественно. Или это что ж, художник время так изобразил? Не бывает, чтоб время текло куда ни попадя. На то оно и время, чтоб идти только вперед».

— Ошибаешься, — бесплотно шепнул кто-то рядом, и Герман вздрогнул.

Скрипнула дверь, раздалось старческое шарканье и, очертя круг, замерло рядом с Германом. Он увидел потертые тапки, по которым явно плакала помойка, и усатую морду черного кота рядом. Кот, не мигая, смотрел на Германа, и шерсть у него на загривке медленно вставала.

— Киса, киса, ты что? Кого испугался? — продребезжал старческий голосок, и вниз опустилась сморщенная рука.

От прикосновения кот вздрогнул и зашипел.

— Пшел вон! — обиженно буркнул Герман и потянулся, чтобы треснуть кота по уху.

Но то, что он увидел в следующее мгновение, повергло его в шок. Его руки, его холеные аристократические руки исчезли! Вместо них были мерзкие, покрытые жесткой серо-зеленой шерстью лапы. В ужасе Герман схватился за лицо и, ощутив под пальцами грубую шерсть, дико и исступленно заорал.

— К худу или к добру? — вздрогнув, спросила старушка.

— Х-у-у-у-у, — в смертельной тоске выдохнул Герман.

— Свят, свят, свят. Спаси, Господи, от всякого лиха. — Она поплевала через левое плечо и торопливо зашаркала в сторону прихожей. — Внучок, ты чего до сих пор не разделся? Давай скорей, а то запаришься.

Мальчик, худенький и беленький, с огромными синими глазами, стоял, замерев.

— Бабушка Мария, ты слышала? — прошептал он, и глаза его испуганно распахнулись. — Что это было?

— Свят, свят, свят, — опять суетливо перекрестилась Мария Федоровна. — Не волнуйся, милый, домовой это шалит.

— А кто такой домовой?

— Это такое существо, которое охраняет дом. Ничего страшного, милый.

— А где он живет?

— Да где, где… За печкой!

— За электрической? — озабоченно спросил мальчик.

Мария Федоровна на мгновение запнулась, а потом губы ее растянулись в ласковой улыбке.

— Пойдем чай пить, милый. Попробуем пирожочки, я утром испекла, старалась.

— Бабушка, ты не ответила: этот домовой за нашей печкой живет? Я боюсь на кухню идти, вдруг он там.

— Нет там никого, детка, я пошутила. Смотри, и Вантуз спокоен. — Она ласково погладила кота. — Если бы кто здесь был, Вантуз бы непременно дал нам знать. Ты же помнишь, как он не любит чужих?

— Бабушка, но ты же сказала, это домовой выл, — испуганно выдохнул мальчик. — А если он меня укусит?

Бабушка горестно вздохнула.