Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

Рассказчик мой замолчал и с трудом перевел дух, как бы утомленный наплывом тяжелых воспоминаний и текучестью оживленных подробностей события. Солнце клонилось к закату. От реки понеслась продолжительная прохлада, столь редкая и, следовательно, драгоценная в жаркие июльские дни. Мимо нас проплелась на водопой корова и проскакала стреноженная лошадь с жеребенком. Окрестность была по-прежнему тиха, но эта тишина сделалась еще приятнее и привлекательнее. В это же время молчал мой собеседник.

Едва-едва собрался он с духом и только на мой вызов решился рассказать остальное.

– Так-то вот сталось, – заговорил он с тяжелым вздохом, – что Петруха от нас ушел к купцу в Чебоксары, да в два лета хоть бы одну грамотку прислал о себе. Только мне раза, никак, два наказывал поклон с ходебщиками.

Сказывали те, что Петруха там у купца товары возит по ярмаркам; три, слышь, лошади на руках имеет. Звал было меня к себе, да отец не пустил.

– Я тебе, говорит, последние звенья в костях вышибу! С чихирником непутным спознался – сам таким стал… Собирайсь! – говорит.

Оболокся я. Из избы вышли. Гляжу: прямо на барский двор ведет меня тятька.

Помню: выходит барин в халате. Старый уж у нас барин был. Вышел и табаку из серебряной табакерки понюхал, – мы ему оба в пояс, и еще, и еще. Поклонились.

– Что, говорит, вам нужно?

– К твоей милости, – говорил отец, – не обидь, яви милость! Парень совсем от рук отбился: работать на семью не хочет, за Казань просится.

– Хорошо, говорит. Что ж тебе нужно?

– Не возьмешь ли, – говорит отец, – на скотный двор скотину пасти? – да и чебурахнулся в ноги. Я тоже пал. Взглянул на меня барин. А добрый он был, всех уважал, какая бы ни была твоя просьба.

– Я, – говорит отец, – и оброчное, и государево за него платить буду; яви милость!..

– Хорошо, – говорит. – Я прикажу управляющему.

Мы опять ему в ноги; да вот с этих самых пор как лето, так и иду к скотнице принимать животы. Да шесть десятков голов на руках у меня. Я, стало быть, отвечаю за них.

Вот третьеводни корова поколела, так почал меня управляющий мылить: «Ты, говорит, чего смотришь? разве не твое это, слышь, дело?» Мое-то мое, вестимо мое! да поди ты, вот тут свалило корову в канаву, да так и затянулась, замоталась. Это не то что свинья – ту, коли не заколешь, сама не свалится скоро.

Овцы тоже маленько привередливы, нападает на них мокрец, что ли, такой; совсем из сил выбиваются: крутит их из стороны в сторону, просто-напросто вьюном вьет. Так и замотается; а там, глядишь, и другая почала. Да раз этак-то, позапрошлым летом, никак десятка два ярок поколело. Навязали было мне тогда гусей стеречи, ну и ничего: смирная птица; сядут этак на озеро и сторожа посередь себя посадят. Этот не спит, гусенят стережет; на заре просыпаются и кричат всей артелью. Теперь за ними скотница Паранька приставлена. А мне за всем не в усмотр было – сам отказался.

– Что же ты по зимам делаешь? – спросил я его.

– Вестимо, по дому работаю… Что дадут, то и делаю, ни от чего не отказываюсь. Теперь и отец словно бы не серчает. Иной раз кушак новый купит; рукава новые к полушубку прошлой зимой сделал; про невест толковал, да я не хочу…

– Отчего же? давно пора!

– Нет, так не хочу!.. Без меня много. А то опять, глядишь, чужой век заедать станешь, не хочу! После Матрешки боюсь, ну их!.. Да пора никак и скотину сгонять в кучу, напоить, да и в хлев придут заставать, – проговорил пастух, взглянув на небо, которое как будто заволокло туманом: солнце скрылось за оврагом, и только виден был его красноватый отблеск на верхушках дерев знакомого уже мне бора.

Я поднялся с ним на гору. Пастух начал сгонять коров, оставляя лошадей и овец на ночлег, вероятно и сам предполагая остаться здесь же, чему неопровергаемым доказательством служит шалаш, сделанный из осиновых и березовых сучьев и примкнутый к оврагу.

Вскоре явилась сама скотница и угнала коров. Я стал прощаться с пастухом и расспросил о дороге.

– Иди на Печениково, – говорил он мне, – а там по болоту ступай на Свателово, да смотри, легонько. Гать-то у них положена, только стара больно; вертячих песков много по сторонам; чертовы воронки попадаются, совсем засосет. А не то, коли не хочешь, бери на кирпичные заводы; вот все прямо на свателовские горошища. Тут тебе и посад свой, знать, приведется, как пройдешь мимо оврагу вашего.

– Ступай, вот, пока перелеском направо, – говорил он мне, указывая на то место, в которое мне нужно было углубиться.

На полпути к нему он остановил меня криком.

– Слышь-ко!.. В Ильин день у нас в Вертиловке праздник, заходи пивка напиться – лихо будет: хороводы заводят. Угощение не хуже вашего посадского идет. Отпрошусь – отпустят. Приходи, право: упоштую во как!..