Нечистая сила

— От драки увольте, — сказал он. — Я слабый здоровьем, а Гришка, учтите, словно бес… как бы не раскидал нас!

За окном, весь в снегу, курился дымками зимний Петербург, жарко стреляли дрова в печке. Гермоген отшатнулся от окна.

— Идет, — сказал, — шапкой машет…

Распутин вошел, увидел компанию, почуял неладное.

— А чего этот пентюх здесь? — указал на Митьку. Все тишайше молились.

Блаженный щелкал ножницами. Двери подворья заперты — бежать нельзя.

Западня!

Есаул с ухмылкой принял с плеч Распутина шубу.

— Чай тыщи на две потянет? Это и есть твое «старческое рубище»? Ну, а шапку покажь… Сколь платил за нее?

— Не помню. Кажись, триста.

В «красных» комнатах подворья расселись все мирно по стульям. Долго и натужно помалкивали. Восторгов не утерпел:

— Ну, Митенька, ты дитя божие… приступай с богом! Тот, щелкая ножницами, истошно возопил:

— Ааа, вот когда я тебя обкорнаю…

— Стой, вражья сила! — гаркнул Гермоген. — Что вы самого-то безобидного да глупого в почин дела суете? — Епископ накинул на себя епитрахиль, подкинул в руке тяжкое распятие. — Гришка! — позвал решительно. — Валяй сюда… на колени.

Распутина подтащили к иконам, он безвольно осел на пол, будто сырая квашня. Илиодор по конспекту, заранее составленному, зачитывал над ним обвинения противу церкви и нравственности, а на каждом параграфе, согласно их нумерации, Гермоген регулярно долбил крестом по черепу обвиняемого. Текла речь — текла кровь. Через красные пальцы Распутин смотрел на всех растопыренным в ужасе глазом, источавшим страх и ярость бессилия.

— Покайся! — следовал выкрик после каждого удара. Илиодор свернул конспект прокурорских обличений.

— Намонашил ты здорово. Сознаешь ли вину свою?

Восторгов, корчась от жажды мести, с превеликим удовольствием смачно высморкался в лицо Распутину, не забыв деловито напомнить, сколько он истратил на него своих денег.

— И ты не вернул их мне! — сказал он, отходя.

— Отпустите… грешен… сам ведаю, — мычал Гришка.

— Не здесь каяться! — заорал Гермоген.

Распутина волоком, словно раскисшую швабру, втащили в церковь. Гришка ползал перед иконами, клялся, что больше к царям не полезет. При этом он очень бдительно надзирал за действиями Митьки Блаженного, который уже разрезал на его штанах пояс. Гришка энергично отпихивал от себя ножницы, подбиравшиеся к его сути. И вдруг, как распрямленная пружина, он ринулся на Гермогена, обрушив его на пол. Зазвенели, падая и колотясь, церковные сосуды. Восторгов, бегая в отдалении, кричал:

— Уйдет, уйдет… держите его!

Началась драка. Самая грубая, самая русская.

Родионов обнажил шашку, выскочил перед варнаком:

— Зарублю… смирись, падло паршивое!

В общей свалке и в едком дыму угасающих свеч зловеще скрежетали кровельные ножницы, и этот звук напоминал Гришке о том, что положение слишком серьезное, — надо спасаться.

— Зачем мамок блядуешь? — вопрошал Митя Блаженный.

— А, иди ты… — Распутин ударом сапога поверг юродивого наземь, вынося при этом болезненные удары от Илиодора, который бил его расчетливо — в морду, в горло, в поддыхало.

Сцепясь в клубок, они выкатились в прихожую. Распутин могуче высадил двери, на себе выволок иеромонаха на лестницу. Там они оба своими костями пересчитали все ступеньки до самого низу. А на улице Распутин стряхнулся, сбросив Илиодора с себя.

— Ну, погоди! — крикнул и убежал…

Без шубы и без шапки, он домчал на извозчике до вокзала, сел в дачный поезд и махнул на дачу Анютки Вырубовой.

— Вот, гляди, что со мною сделали, — сказал он ей. — Могло быть и хуже, да сила небесная меня еще не покинула… Вырубова бегала по комнатам, будто ополоумев.

— Боже мой! Боже мой! Боже мой! — восклицала она…

По тропинке она повела его через парк, как поводырь слепого. Распутин шатался, ступая по снегу, красные от крови лохмы его волос мотались из стороны в сторону, глаза были безумны… Он выл! В таком виде Вырубова явила его перед императрицей.

* * *

Гермоген сутками не вставал с колен, ел одни просфоры, пил только святую воду. Илиодор сбросил рясу из бархата, облачился в холщовый подрясник, туго опоясался кожаным поясом, пеплом из печки посыпал свою буйную головушку и накрыл ее грубой «афонской» скуфейкой. Боевой. Дельный.

Логичный.

— Идти надо до конца! — сказал он.

— Сожрут ведь нас, — затрясло епископа.

— А мной подавятся… я ершистый!

Оставался последний шанс — личная встреча с царем. Соблазняя его «открытием тайны», по телеграфу просили царя принять их. Ответ пришел моментально: «Не о какой тайне я знать не желаю. Николай»! Отбили вторую — императрице (молчание). Стало известно, что Гришка не вылезает из Александрии, ведет там длинные разговоры о «небесной силе», которая спасла его от погибели.

— Мученический венец плетут нам, — решил Гермоген. Неустанно трещал телефон на Ярославском подворье.

— Але, — говорил Илиодор, срывая трубку.

В ухо ему вонзались визгливые бабьи голоса. Грозили карами небесными.