Недавние были

что «из стихов 1918-1919 года ни одно не выдержало бы теперь даже самой благосклонной критики». Но я не могу согласиться с такой самооценкой. Военные стихи Дмитрия Ершова для эпохи ожесточенных боёв за революцию, за самоё существование Советского государства на заре его жизни - явление закономерное и значительное. Они - знамение эпохи, свидетельство эпохи, документ эпохи. Стихи эти прошли, прошагали с красноармейцем Дмитрием Ершовым по тяжким фронтовым дорогам гражданской войны и вместе с поэтом пришли в отвоёванный у врагов революции Архангельск.

Там я с этими стихами и познакомился, там подружился и с их автором. Это было в 1920 году. Мы были однолетками, но мы были очень несхожи и характерами и стихами. Мои безудержно романтические стихи, в изрядной степени шумные и буйные, вовсе не походили на прочноногие, крепко приверженные земле, делам её, боевому её дню стихи Мити Ершова. Но различие в строе и характере стихов наших как-то не мешало быстро возникшей меж нами дружбе. Чаще всего встречались мы на наших литературных вечерах в Пролеткульте. Но случалось, Митя приходил ко мне в мою одиночную, холостую келью на Петроградском проспекте, а не застав дома и просмотрев раскрытую тетрадку с моими стихами (у меня в те дни все было постоянно раскрыто - и двери комнаты, и сердце, и тетрадки со стихами), приписывал карандашиком под моими незрелыми творениями что-нибудь метко-усмешливое (таков уж был характер Мити).

Возвратясь домой и найдя подобную приписку к моим стихам, я, само собой разумеется, вначале приходил в негодование, а потом, в одиночестве пошагав по комнате, зачёркивал и Митины примечания к стихам и… сами стихи.

Дружба наша с Митей Ершовым оборвалась осенью 1922 года, когда я уехал из Архангельска в Петроградский университет, чтобы, наконец, надеть студенческую тужурку, сшитую летом восемнадцатого года, когда я получил извещение о зачислении меня в студенты.

В августе 1918 года я должен был ехать в Петроград, так как первого сентября начинались занятия в университете. Увы, всё вышло не так, как я предполагал. Со мной произошло то, что я позже приписал одному из героев моего романа «Друзья встречаются» - Илюше Левину. Приход интервентов второго августа и совершившийся накануне ночью белогвардейский переворот захлопнул меня в Архангельске, как мышь в мышеловке. Писать в белогвардейском Архангельске я не мог и не желал, и муза моя умолкла в ожидании лучших времён.

Эти лучшие времена пришли, когда в городе вновь появились красные войска. С ними появился на моём горизонте и Митюша Ершов и его товарищи. Два года мы шли рядом, хотя каждый вышагивал на свой манер. В 1922 году мы расстались. Судьба надолго развела нас, и каждый шёл уже своим путём в трудном и общем движении вперёд. Некоторые этапы нашего пути были особенно трудны, и, понятно, труднейшими из труднейших оказались годы сорок первый - сорок пятый.

На третий день войны (как я узнал двадцать восемь лет спустя), на день позже, чем Дмитрий Ершов, я ушел на фронт в качестве военного корреспондента.

О романах и прочих довоенных литературных роскошествах на четыре с половиной года забыл совершенно и начисто. Делал чёрную газетную работу, писал оперативные корреспонденции, статьи, очерки, памфлеты, портреты отличившихся солдат и офицеров, тактические материалы, всё, чего требовала газета, чего требовала война. Ничего, кроме неё, её нужд, её интересов, я в те годы не знал и знать не хотел. Написал за эти годы около шестисот корреспонденций. Приобрёл множество фронтовых друзей, с которыми не теряю связи до сею дня - переписываюсь, вижусь на слётах ветеранов полков и дивизий.

Много друзей я нашёл в тяжкие военные годы, но многих из них и потерял навсегда: кого-то настигла вражья пуля или снаряд, кто-то потерялся в сумятице военных перемещений.

Старого архангельского друга Митю Ершова я потерял из виду ещё в двадцатых годах. А потом кто-то сказал мне, что он погиб в Отечественной.

Но, по счастью, слух оказался ложным, и Дмитрий Алексеевич вдруг отыскался в Курске. Тотчас полетели письма из Ленинграда в Курск и из Курска в Ленинград.

Оказалось, что Ершов после моего отъезда из Архангельска пробыл там ещё четыре года, ведя большую партийную работу и редактируя губернскую газету «Волна» и одновременно губернскую же сельскохозяйственную газету «Северная деревня».

В ту пору и произошла примечательная история с корнеплодами, о которой я должен рассказать несколько подробней.

Проходивший в марте 1925 года в Архангельске десятый губернский съезд Советов указал на «ясно наметившийся животноводческий уклон» в сельском хозяйстве Архангельской губернии и подчеркнул важность проблемы кормовой базы. В частности, съездом рекомендовалось культивировать корнеплоды, которыми в губернии пренебрегали и которых крестьяне не сеяли. Считалось почему-то, по какой-то обветшалой традиции, что разводить корнеплоды, в том числе и очень выгодный турнепс, ни к чему и даже просто невозможно на Севере.