Недавние были

За своё доброе сердце Ванька вознаграждается тем, что получает во владение волшебное кольцо, обладающее чудеснейшим свойством. Стоит тому, кто им владеет, «переменить кольцо с пальца на палец», как выскакивают откуда ни возьмись «три молодца», которые тотчас выполняют любое приказание их хозяина. Они строят в одну ночь хрустальный мост, соединяющий царский дворец с избой Ваньки, сватающегося к дочери царя. Самую избу его превращают в богатые дворцовые хоромы. Потом и эта изба-хоромина, и хрустальный мост переносятся в мгновенье ока за тысячи верст и ставятся «посереди городу Парижу». А после по Ванькиному повелению и мост, и дворец-изба снова переносятся «на старое место».

Когда я слушал эту сказку, сказываемую в Архангельске Шергиным, а после в Ленинграде читал её в сборнике «Пятиречье», я не мог отделаться от ощущения, что три молодца, творящие чудеса, в сущности говоря, ни при чём, что Шергин самолично проделывает все эти колдовские небывалости, что он не только владеет волшебным кольцом, но сам и выделал его. Но главней всего для меня было то убеждение моё, что, кроме волшебного кольца, Шергин владеет ещё и Волшебным Словом, которое и делает его всемогущим кудесником, обладателем всех тайн и свойств волшебства.

Так мне казалось при слушаньи и чтении Шергина, и, я полагаю, так оно и есть на самом деле. Пусть же Волшебное Слово навсегда останется с людьми, чтобы служить им верную, добрую и долгую службу.

ТРУДНАЯ ПРОСТОТА

Приближаясь к концу своих воспоминаний, я чувствую необходимость, причём, очень приятную для меня, рассказать также о Владимире Ивановиче Жилкине - старейшем из архангельских писателей, патриархе северной поэзии, который и сейчас живёт в Архангельске.

Владимиру Ивановичу уже семьдесят пять, и груз лет, случается, весьма ощутимо давит на плечи. Но к этому я вернусь ещё в конце главы, а сейчас мне хочется побыть наедине со стихами этого истинного рыцаря муз, стихами, удивительно чёткими по рисунку и удивительно душевно настроенными.

Передо мной синяя, хорошо изданная книжечка, которую приятно держать в руках: «Вл. Жилкин. Избранные стихи. Архангельское книжное издательство». В самом низу год издания - «1959».

И мне чудится другой год: 1921, и видится не золотая по синему вязь: «Вл. Жилкин», а сам Владимир Жилкин - живой, доподлинный, коренастый, круглоголовый, прочный, с чуть приметным шенкурским акцентом читающий свои крепко, как он сам, слаженные стихи.

Надо сказать, что такого рода стихи, какие писал Жидкий, были в те взвихренные годы не очень-то в чести. И поэты, и, больше того, критики напирали по-преимуществу на разрушение старых (модная формулировка: «обветшалых») форм. Чрезвычайно уважались всяческие бунты против, так называемой, архаики, куда лихо втискивали и Пушкина, и всех, кто вслед за ним культивировал чистый, звончатый, складный русский стих.

Владимир Жилкин решительно отвергал модную рваность стиха и смысла и с непреклонной последовательностью, которую иные склонны были почитать непреоборимым упрямством, твёрдо продолжал следовать избранным путём, следовать своим взглядам, вкусам, устремлениям. Жилкин, несмотря ни на что, всегда оставался Жилкиным, а стих его всегда и на всех этапах его творчества был ясен, кристально чист, отточен и традиционен в самом лучшем смысле этого слова.

Из стихов того мятежного, трудного, жестокого и прекрасного двадцать первого в книжку, к сожалению, вошло только одно стихотворение: «В голодный год». Вот его первые строфы:

Скатилась на покой луна крутой дорогой,

И звезды каплями роняет ночь в хлеба.

По выжженным полям к заре золоторогой

Ведёт меня впотьмах бездомная судьба.

В сухих подсолнухах буянит ветер прыткий,

Пахучим холодком глаза мои обмыв.

И рваный мой пиджак, и скудные пожитки

Давно уж брошены бродячим псам в обрыв.

Устало прохожу чрез сёла, рвы, долины,

Сутулит спину груз голодных страшных лет.

У старой мельницы свой гребень петушиный

Полощет в заводи задумчивый рассвет

Я процитировал три из четырёх строф, составляющих стихотворение «В голодный год». Почему так? Почему не все четыре строфы? Да уж больно соблазнительно было кончить цитату великолепно живописными строками: «У старой мельницы свой гребень петушиный полощет в заводи задумчивый рассвет», тем более соблазнительно, что я тут же вслед за цитатой и на её основе собирался начать разговор о живописности стихов Жилкина, о его превосходных пейзажах.

И всё же, по зрелому размышлению, я решил привести и четвёртую, заключительную строфу стихотворения:

Исчезнет скоро мрак, польётся ветер знойный,

И грудь, как рожь в полях, иссушит вновь сухмень,

И, указав мне путь к далёкой маслобойне,

О чём-то загрустит голубоглазый день.