Недобрый день

Войдя, король швырнул на стол перчатки, а Ульфин, торопясь уйти, позабыл убрать их. Артур подобрал одну, пропустил сквозь пальцы. Перчатка была из нежнейшей телячьей кожи, выделанной до мягкости бархата, и по краю расшита радужным шелком и крохотным речным жемчугом. Работа самой королевы: ни одной из своих дам Гвиневера не позволила сделать ни стежка. Жемчуг добывался в реках ее родной земли.

Бедуир не отвел взгляда. В его глазах, темных глазах поэта, читалось глубокое горе. Король смотрел столь же сумрачно, но по-доброму.

— Что до «куда», не приютит ли тебя твой кузен в вашем фамильном замке в Бретани? Я бы предпочел, чтобы ты оставался там. Но сперва съезди, если хочешь, к королю Хоэлю в Керрек. Думаю, он порадуется, узнав, что ты совсем рядом. Для него настали тревожные времена, а он ведь стар и последнее время что-то прихварывает. Но это мы обсудим перед отъездом. А теперь мне нужно к королеве.

От Гвиневеры, к превеликому своему облегчению, Артур узнал правду. Мордред вовсе не нападал на нее; напротив, помешал Гахерису подобраться к ней с мечом. Более того: поверг Гахериса наземь за миг перед тем, как самого его атаковал Бедуир. Значит, последующее бегство Мордреда объяснялось тем, что принц, надо думать, опасался, как бы его не причислили (как, очевидно, вышло с Бедуиром) к мятежной клике «молодых кельтов». Это само по себе ставило в тупик: ведь и Борс, и королева, бесспорно, могли за него поручиться, но главный вопрос еще предстояло разрешить: с какой стати ему уезжать именно с Гахерисом? Допросили любовницу Мордреда; она-то и подала ключ к разгадке. Гахерис, весь в крови, явно обезумевший, сумел внушить девице, что ее милому, дескать, угрожает опасность; насколько же проще ему было убедить ослабевшего, теряющего сознание принца в том, что бегство — их единственная надежда! К настояниям Гахериса она присоединила собственные мольбы, помогла братьям сесть на лошадей и проводила в путь. Рассказ докончили стражники, стоявшие в карауле у ворот, и истина окончательно прояснилась. Гахерис воспользовался раненым как щитом для самого себя, как пропуском к свободе.

Артур, теперь уже всерьез озабоченный здоровьем и безопасностью сына, немедленно разослал королевских гонцов — отыскать Мордреда и привезти его домой. Когда сообщили, что ни Мордред, ни Гахерис у Гавейна не объявлялись, король повелел обыскать страну вдоль и поперек. А еще — отдал приказ взять Гахериса под стражу. Ему предстояло оставаться в заточении до тех пор, пока король не переговорит с Гавейном, который уже был на пути в Камелот. Гарет, единственный из числа погибших, покоился в королевской часовне. После похорон Линетта вместе со своим горем намеревалась вернуться в дом отца.

Драма завершилась, но над Камелотом по-прежнему нависало смутное ощущение беды, словно серая тень грядущей печали запятнала ясное золото башен, яркий пурпур, зелень и синеву знамен. Королева носила траур по Гарету и прочим погибшим и по крови, пролитой, как объявлялось всенародно, в результате ложно понятого чувства долга; но находились и такие, кто утверждал: дескать, королева оплакивает отъезд полюбовника в Бретань. Но об этом перешептывались куда тише, чем прежде; и в большинстве случаев подобные пересуды встречали резкий отпор. Да, прежде были и дым, и огонь, но теперь огонь погас, а дым развеялся.

Любопытным предстояло увидеть, как королева расцеловала отбывающего конюшего в обе щеки, а затем то же самое проделал и король. Из объятий королевы Бедуир высвободился с видимым безучастием, однако, когда отвернулся от короля, в глазах у него стояли слезы.

Проводив в дальний путь Бедуира, двор с нетерпением готовился приветствовать Гавейна.