Недобрый день

— Если ты и впрямь убьешь Бедуира, — в отчаянии заявил Борс, — будь уверен, что Артур убьет тебя.

Яростные, налитые кровью глаза оркнейца обратились к нему.

— И что с того?

Гавейн отвернулся и тут же вскинул голову. Вдали уже показались золоченые башни, звон колоколов плыл в воздухе, эхом отражаясь от воды вдоль дороги. Всадники должны были прибыть в город к похоронам Гарета. Щеки Гавейна увлажнились от слез; заметив это, Борс придержал коня и более не произнес ни слова.

Никто так и не узнал, что еще произошло между Гавейном и его дядей верховным королем. Они с Артуром надолго затворились в личных королевских покоях — сразу после завершения похорон, на всю ночь и до утра следующего дня. После, ни с кем не обменявшись ни словом, Гавейн вернулся к себе, проспал шестнадцать часов кряду, затем встал, вооружился и поехал на учебный плац. В тот вечер отужинал он в городской таверне и там же остался на ночь, подыскав себе девицу, а на следующий день снова появился на плацу.

В течение восьми дней и ночей он поступал точно так же, ни с кем не заговаривая, разве что по делу. А на девятый день покинул Камелот и в сопровождении эскорта проехал несколько миль до Инис-Витрина, где стоял у причала королевский корабль, новый «Морской дракон».

Подняли золоченый парус, алый дракон затрепетал на осеннем ветру, корабль снялся с якоря и устремился на север.

Здесь Артур преследовал двойную цель: по возможности убрать смутьяна подальше, дабы ветра расстояния и времени поохладили его пыл, и занять сей уязвленный, яростный дух полезным делом.

И король поступил самым очевидным образом: подобная вероятность Мордреду даже в голову не приходила. Гавейн, король Оркнеев, вернулся на острова и взял бразды правления в свои руки.

Часть третья День рока

Глава 1

Минула зима, наступил март — обрушил на мир ревущие ветра и непредсказуемые грозы, а затем смягчился в преддверии благоуханной свежести ранней весны. Смолевки сбрызнули утесы розовым, белые цветы покачивались на изогнутых, точно арки, ветвях куманики, в траве поблескивали алый лихнис и дикие гиацинты. Птицы вили гнезда, перекликаясь над озерами, а на болотах эхом звенело бульканье кроншнепа. На каждой шхере, на каждом поросшем травой берегу у воды лебеди возвели настоящие замки из стеблей и листьев, и на каждом мирно спала, упрятав голову под крыло, огромная белая птица, а бдительный самец кружил рядом, вытянув шею и раскинув крылья на манер парусов. Над водной гладью эхом разносились крики сорочаев и чаек, а высоко в небесах вибрировала трель жаворонка.

На болотистой вересковой пустоши, раскинувшейся среди холмов в центре самого большого острова Оркнеев, работали мужчина и мальчик. В это время года вереск стоял черный и ломкий, но вдоль нахоженной тропки и на каждом склоне кустились бледные, душистые примулы. У подножия холмистой пустоши протянулась узкая лента пастбища, золотая от одуванчиков, еще дальше раскинулось огромное озеро, а за ним, почти параллельно — еще одно: в южной своей оконечности они отделялись друг от друга лишь узкой гатью и полоской земли, истоптанной как ногами, так и копытами: здесь находилось святилище Оркнеев. Тут возвышались гигантские круги камней: угрюмые, загадочные, массивные, они внушали ужас даже тем, кто понятия не имел об их предназначении и истории. Известно было, что ни одну лошадь не заставишь пересечь гать после наступления сумерек и до рассвета; никто не видел, чтобы там кормились олени. Только козы, твари странные и жутковатые, паслись себе среди камней, подравнивая траву к торжественным случаям: священные обряды по-прежнему проводились там в должное время года.

Двое работников трудились на ровном участке неподалеку от озер с их охраняемой гатью. Мужчина был высок, сухощав, мускулист и, даже одетый по-деревенски, держался иначе: его выдавали стремительные, скупые движения натренированного тела. Лицо его, молодое, но уже изборожденное горькими складками, казалось живым и изменчивым, несмотря на черную работу и ясный день. Мальчик, темноглазый, как отец, помогал ему сколачивать очередной улей: как только зацветет вереск, деревянные домики отнесут на пустошь и установят на ровные ряды помостов.

К ним-то и подъехал Гавейн, король Оркнеев. О приближении всадника говорил лишь мягкий перестук копыт по вересковой пустоши да тень, упавшая наискось на работу в руках у старшего.

Мужчина поднял голову. Гавейн, оборвав на полуслове небрежное приветствие, резко сдержал коня и уставился во все глаза.

— Мордред!

Мордред выронил киянку и неспешно поднялся на ноги. Отряд всадников, с дюжину или около того, со слугами и гончими, перевалив через гребень холма, скакал к королю. Мальчик оставил работу, выпрямился, застыл с открытым ртом.

Мордред успокаивающе потрепал сына по плечу.

— Да это же Гавейн! Приветствую.

— Ты? — изумился король Оркнеев. — Здесь? С каких пор? А это кто такой? — Он смерил мальчишку взглядом. — Впрочем, мог бы и не спрашивать. Парень больше похож на Артура… — Гавейн прикусил язык.