Недобрый ветер

Я перечитывал письмо третий раз, когда Лонни и Дженни вернулись в кухню. Дождь за окном усилился, свинцовые капли барабанили в стекла. Лонни зажег керосиновую лампу и уселся в кресло-качалку возле плиты. Он ненавидел яркую лампочку без абажура, свисавшую с потолка, предпочитая ей старую керосиновую лампу. Она давала мягкий, приятный свет, но ночь была такой пасмурной, что даже домашнее тепло и уют не могли развеять уныния. Дженни включила радио, которое в последнее время не уносила из кухни, чтобы я мог слушать его днем, когда оставался один. Играл оркестр, женский голос пел дурацкую песню о том, что жизнь похожа на вазу с черешней. Дженни с минуту слушала, потом, сморщив носик, нашла другую станцию. Мы развалились в креслах, не очень-то прислушиваясь к передаче. Но внезапно одна фраза приковала наше внимание. Мужской голос сказал: «…беспризорные дети на дорогах…» Мы навострили уши. «…Это все растущая армия, — говорил диктор. — Зимой по стране бродят сотни беспризорников, главным образом мальчиков-подростков. Изредка попадаются и девочки. Среди этих бродяжек много таких малышей, что диву даешься, как они еще живы. Эта малолетняя армия рекрутируется во всех концах страны. В городах, где безработный отец не может прокормить их. На фермах, где семьи разоряются из-за низких закупочных цен. Беспризорные дети не знают, куда идти и зачем. Бредут без цели, стучатся в чужие двери, где их могут встретить подаянием или бранью, устраиваются на ночлег в пустой таре или в песчаных пещерах. Они прыгают в товарные вагоны, при этом десятки гибнут или становятся калеками; путешествуют на попутных машинах, попрошайничают, воруют, дерутся из-за куска хлеба. Они голодают, одеты в лохмотья, часто болеют от недоедания и недосмотра. Им бы жить в теплых и уютных домах, ходить в школу. Вместо этого в дождь и стужу они бредут по дорогам, каждый день подвергая себя смертельной опасности… Сегодня у нас, в пригородах Омахи, от сильного ветра и проливного дождя рухнула крыша заброшенного амбара, и дубовые перекрытия придавили четырнадцатилетнего подростка. Мальчика доставили в больницу. Врачи считают его состояние критическим. Вызванная на место происшествия полиция обнаружила, что в последние три дня в амбаре укрывались от непогоды еще восемь детей, пятеро из них, по свидетельству врачей, страдают различными формами истощения. Среди них — двоюродные братья двенадцати лет из Де Мойна, штат Айова; десятилетний мальчик из Чикаго, который, по описанию репортера, похож на русоголового ангела. Старое банджо заменяет ему арфу…»

Я не издал ни звука, дикий вопль ушел внутрь.

— Господи, — воскликнул Лонни;— это же Джой!

Прошла минута, и я снова начал различать слова диктора:

«…вызвало сочувствие многих жителей Омахи, открывших двери своих домов несчастным детям. Эту ночь несколько маленьких бродяг проведут в тепле, окруженные заботой. Но таких счастливчиков всего горстка. Сотни других заночуют в поле, на дорогах, в лачугах городской бедноты. Они будут рыться в мусорных ящиках, жечь костры, чтобы согреться. Со времен крестоносцев не было столько страждущих детей. И все это происходит в Соединенных Штатах Америки в год 1933 от рождества Христова!»

Лонни уже надевал пиджак.

— Поеду на радиостанцию. Они должны звать адрес. Я его разыщу, пусть на это уйдет вся ночь или даже целая неделя.

— Можно, я с вами? — попросился я.

— Не говори глупостей, Джош! — рассердился Лонни. — Хочешь снова заболеть? Еще не известно, в каком состоянии Джой. Придется выхаживать вас обоих.

Он поспешно вышел, и за шумом дождя мы различили урчание мотора его старенькой машины. Дженни опустила руку мне на рукав.

— Джош, не обижайся на Лонни. Таким же он был, когда ты отыскался. Тоже накричал на меня, когда я стала приставать к нему с расспросами…

Я опустился в кресло, почувствовав вдруг смертельную усталость.

— Мы доставляем ему одни неприятности и расходы.

Дженни села рядом со мной на скамеечку у плиты. Керосиновая лампа давала призрачный, неяркий свет.

— Как тебе хочется, чтобы я говорила или помолчала? — спросила она.

— Помолчим, — попросил я.

— Может, хочешь побыть один?

— Нет, оставайся, ты мне нужна, Дженни.

Она кивнула, и мы долго сидели рядом, боясь шевельнуться. Потом пришла бабушка и принялась гладить. Рубахи лежали в большой корзине, которую Лонни захватил из прачечной по дороге с работы, Глажкой рубах бабушка зарабатывала немного денег, шедших в общий котел. Ей могло не понравиться, как мы с Дженни сидим, рука в руке, но она ничем этого не показала.

— Помнишь, когда Дэви был жив, вы вот так же сидели с ним у плиты? — сказала она Дженни.

Дженни кивнула и улыбнулась глухой старушке, потом повернулась ко мне:

— Знаешь, она права. Мы с Дэви, бывало, точно так сидели. Особенно если одного из нас или обоих до этого наказывали. Мы сидели рука в руке, уставясь перед собой. Лонни и тете Элен это действовало на нервы. Думаю, что мы именно к этому и стремились, хотели их позлить.

— Ты очень любила Дэви?