Недометанный стог (рассказы и повести)

Гонял плоты всякие, большие и малые, а затем прочно ушел в лоцманы на соймы.

В сойме — не сто, не двести кубометров леса. Тысячи. Построить сойму, а главное, центральную часть ее — матку, — большое умение нужно. Связаны тысячи кубометров строевой древесины обыкновенными вицами. Да связаны так — трактором не растащишь. На сойме целое сплавное хозяйство оборудовано: шутихи, тросы, лот, реи, цепи, веревки, лодки. Даже самый настоящий дом стоит. Плыви.

Лоцман на сойме с лоцманом на пароходе несравним. Лоцман здесь и за капитана, и сам за себя, и за фуражира, и за отца родного сплавщикам. Все должен знать, не только русло реки. Каждое селышко на берегу, удобную стоянку, где чего можно купить, как с кем разговаривать надо, даже новости последние, чтобы побеседовать на досуге, — все обязан знать.

Лоцману почет и уважение. У лоцмана — вид. Махорку Тереха только в самые худые годы курил. Обычно папироски. Бороды, усов не носил. Стригся в разные времена по моде. Бывало, и бритый бокс нашивал. И сейчас стариковских волос не отпускает, хотя седина всю шевелюру. русую прежде, испестрила.

Выводил Тереха сойму на середину реки и плыл с бригадой своей до самой Волги. До Горького бывал. И дальше. А обычно до Волги дойдут — и шабаш.

Ломенга в разливе на версты в ширину расхлестнется. Тут русло надо знать, как улицу родной деревни. Промажешь — вынесет на луга, обсушит. Убытку — не сосчитать.

У Терехи промашек не было. Правда, однажды у соймы бок ледорезом перед железнодорожным мостом размочалило. Было разок… Но десятками весен сходил Тереха на конечной пристани с видом победителя. Шумела кругом беспокойная жизнь весенних пристаней, горланила сплавная братия, и легко было, на душе у Терехи.

До шестидесяти пяти лет смотрел он с середины реки на бескрайние разливы, над которыми, в редких местах, выглядывали налившиеся весенними соками головы кустов и затопленного по шею подлеска. Вдыхал манящие в даль запахи полой воды и прогретых солнцем еловых стволов, на которых стоял. Бодрился. Снимал кожаную фуражку, расставлял пошире ноги в сплавных сапогах по пах. До шестидесяти пяти лет… На шестьдесят шестом сдал.

Началось с какого-то прострела. Потом прихватил радикулит, а после привязался ревматизм, который не один год подготавливал атаку на сильное тело. Ревматизм обрушился на Тереху так, что ни ногой, ни рукой. Ломает всего, хоть криком кричи.

Лечился всем: лекарствами, своими средствами и к бабкам ходил. Садился в муравьиную кучу, тер себя всякой дрянью, жег ноги крапивой. Здорово помогли пчелы. Но по веснам и осеням все равно мочи не было. Не только на сойму, до тарелки со щами еле доберешься. Пришлось уйти Терехе на пенсию.

…День уже сменил утро. Солнце припекает на славу. Перевозчики перегонят паром с одной стороны на другую и залезают в избушку в носу парома: там прохладней. А Тереха сидит на скамейке, не уходит: жги, солнце, крепче!

Он и сейчас выглядит еще хоть куда. Лицо, правда, обветренное, в морщинах, но выбрито чисто. Брови лохматые, без сединки, не то что волосы. Нос мясистый, губы толстые, зубы как репа. Почти все целы. Шея крепкая, не стариковская. И стриженый затылок сед, но крепок.

Плечи у Терехи покатые. Когда сидит, то ли лопатки сзади выпирают, то ли бугры мышц. И кажется, что он крупную голову вперед подал, всматривается во что-то.

Есть еще силенка у него. Как-то здесь, на перевозе, забаловались три юнца. Хотели угнать паром без перевозчиков на другую сторону. Случился тут Тереха. Сначала просил их по-хорошему, а когда они все же отвязали паром и взялись за канат, он рассердился, подскочил к канату и ухватился за него лапищами с плоскими желтыми ногтями. Уперся могучими ногами в палубу парома, и почувствовали с удивлением озорники, что канат тянет их за собой, ползет из рук, и паром приближается обратно к пристани.

Ростом и силой бог не обидел. Да и умом также, и сноровкой. А вот связала болезнь, всю жизнь нарушила. Скучно ему без работы. Весной и осенью ревматизм с радикулитом ломают, зимой тоже всяко бывает. Летом, когда отогреется, поработал бы, да где? Разве что на перевозе, только чтобы на реке быть. Но не пойдет Тереха на перевоз: считал он всегда, что в перевозчики бросовые люди идут, ни для какого другого дела не подходящие. На перевоз работать не идет, а сам целые дни на перевозе просиживает и перевозчикам частенько, где силенка требуется, помогает.

Если бы на сплав… Только закрыта туда дорога. Да и сплав нынче стал какой-то непонятный, Терехе не по душе. Плотами и соймами гонят мало, самоплавом почти совсем не гоняют: буксиры подцепят сойму и в низа волокут. Сплавляют пучками, а больше всего молью — по одному бревну.

Моль Тереха видеть не может. Тянется она по реке все лето, рыбу выводит, берега портит: ценное дерево на дно ложится, тонет. Считай, все дно деревянным скоро будет. От моли дельного ждать нечего.