Недометанный стог (рассказы и повести)

Сердце его сжималось, и он так резко выкручивал баранку на поворотах, что в кузове прыгали ящики и начинали стонать борта.

У Семенова пришлось задержаться, и только в понедельник к вечеру Саша подъезжал к Снегову. Когда до города осталось не более четырех километров, Саша остановил машину, выключил мотор, вышел из кабины и сел на крыло.

По обеим сторонам дороги поднимался лес. Начиналась оттепель, и небо нависло над самыми верхушками деревьев. Пахло оттаявшей хвоей. Из глубины леса доносились тяжелые вздохи, словно там заснул смертельно уставший великан.

«Ну и тряпка, — неприязненно думал Саша, глядя на свои трясущиеся руки, которые никак не могли свернуть папиросу. — Как сосунок, замотался за каких-то три дня. Эх, ты! Машину нисколько не жалеешь, из радиатора пар валит, как из паровоза. Видно, прав Николай, не дело я затеял. Если так каждый рейс с ума сходить, на полгода меня не хватит. Нет, буду мужчиной — приеду и скажу ей: нет у нас, Галя, одной с тобой дороги, боюсь я, не могу больше».

Усталость, нервное напряжение, три суматошных дня — все это свинцовой тяжестью легло ему на плечи. Он бросил папиросу, обхватил голову руками и сидел, покачиваясь из стороны в сторону. А в такт его движениям, словно передразнивая, покачивались придорожные сосны, поскрипывали и сбрасывали с лап мягко падающие снежные груды.

…Первым, кого встретил Саша, выйдя из гаража, был Николай Закатилов. Не глядя на друга, Николай глухо спросил:

— Приехал? — И, прикинув, что вопрос не требует ответа, добавил: — К Соне зашел бы. Встретил я ее сегодня. Похудела здорово. О тебе спрашивала.

— Угу, — неопределенно буркнул Саша и пошел к воротам базы. Вслед ему донеслось:

— А эту… Галину… вчера видел. Провожал ее кто-то с танцев. А потом ходили вместе, вроде обнявшись…

И снова стоит Саша у знакомой калитки. Уже десятый час. Галино окно освещено, и на белом фоне занавески виден смутный, плохо различимый силуэт. Читает. Постучать или не постучать?

Саша перешел на противоположную сторону улицы и долго прохаживался взад и вперед. Потом встал. Силуэт в окне оставался в прежнем положении. Саша на минуту представил Галю выбегающей из дома, запахивающей на ходу шубку, смеющейся удивленно-радостным смехом, н у него так дрогнуло сердце, что он понял, что нельзя стучать. Если она выбежит сейчас из дома, то он ничего-ничего не скажет ей, а будет весь вечер молчать, слушать ее дыхание. Лишь бы она была рядом, лишь бы дольше не проходил вечер.

Саша круто повернулся н пошел, ускоряя шаги, затем почти бегом, от этого дома, от скамеечки, которую уже успел прикрыть новый снежок, от окна с близким, родным, дорогим силуэтом.

…В столовой было тихо. Один-единственный посетитель, подвыпивший мужчина в грязной фуфайке и ватных брюках, дремал, навалившись грудью на стол. Соня подсчитывала за буфетной стойкой дневную выручку. Ее руки быстро раскладывали деньги по разным кучкам, но лицо было безучастным, обострившимся и словно озябшим. Саша, не здороваясь, прошел в дальний угол, сел за столик около окна и погладил крупные холодные листья большого фикуса, стоявшего рядом со столиком.

Соня уже шла к нему по проходу, привычно лавируя между столами. Остановившись шага за два, она сказала, пробуя улыбнуться:

— Что будете кушать?

Но её лицо было жалким, и шутка не получилась.

— Садись, — тихо сказал Саша, беря ее за руки и сажая на соседний стул.

Несколько минут они сидели молча.

— Ты уж меня прости, — глуховато пробормотал Саша. — За все извини…

— Не надо, — перебила Соня, и губы ее дрогнули. — Я ведь понимаю все. Что ж, — голос ее на секунду прервался, но потом снова окреп, — значит… не судьба.

— Эх, не то, Соня, не то, — заговорил Саша, глядя в окно, за которым царила тьма, и слова его падали в пустоту столовой, как крупные капли воды в глубокий колодец. — Там у меня не судьба. Там… — он неопределенно мотнул головой. — Не могу я так. Хочу, чтоб было все легко, просто, понятно. А тут наоборот. Замучился. Не хочу. Завтра расчет возьму. Бери ты. Уедем. Послезавтра уедем. Быстрей. Ты уж меня прости. Я тебя не обижу…

Соня уронила голову на большую его руку, лежащую на столе, и чистые девичьи слезы, слезы обиды и нечаянной радости, глубокого горя и нескладно начавшегося счастья покатились по пальцам на грязную, захваченную десятками рук клеенку…

Уезжали через два дня. В кузове было несколько пассажиров. Позади оставались километры. Вот еще один знакомый поворот дороги, вот другой. Чемоданы подпрыгивают на небольших ухабах, пассажиры тесней жмутся друг к другу. Снежная пыль из-под задних колес завихряется и оседает в кузове. На правом скате монотонно и раздражающе хлопает перемычка. Машина идет быстро.

Саша сидит напротив Сони и глядит поверх ее головы на убегающие деревья. Соня молчит. Молчат и остальные путники.