Недометанный стог (рассказы и повести)

Бурзик свернул в боковую полузаросшую просеку и трещал сучками и кустами. Розовые, красные, палевые, лимонные листья взметывались за нами вихрем, точно по просеке пронесся ураган. Я сторонился от веток, прыгал через колоды, не выпуская вожжей, и думал только об одном, чтобы не вылетел шкворень: в таком случае я бы не смог натащить андрец на передок.

В небольшой ложбине бык вдруг остановился и, ходя боками, попил из ручья. А потом с полным спокойствием послушался вожжей, и мы потихоньку выбрались на главную просеку. Я сел на воз, и бык поплелся из леса, к дому.

Поскрипывала повозка, бык шагал мерно, а я смотрел на осенние дали и радовался, что все окончилось благополучно.

И вдруг, когда до дому оставалось не более километра, на середине большой песчаной дороги, на самом верху увала, откуда предстоял спуск в лощину, бык мотнул головой и встал. Затем подумал немного, свесив лобастую голову, и лег.

Автомашины были тогда в наших местах редкостью, и никому дороги мы не загораживали. Но надо же было ехать! Я засуетился возле быка, лупил его хворостиной, но Бурзик даже головой не мотал. Я пробовал поднять его за упряжь — куда там! Тогда я вспомнил жестокое правило: надо крутить хвост. Кое-как вытащив из-под туловища довольно грязный хвост, я стал крутить его, но силенки не хватало. Неожиданно хвост вырвался из рук, и его жесткая метелка больно мазнула меня по лицу.

Мимо шли путники, но все они были заняты и либо давали мне краткие советы, либо молча проходили мимо. Гурьбой прошли мальчишки, поменьше меня, и поиздевались надо мной. И когда я совсем отчаялся и охрип от крика, одна сердобольная женщина подала мне совет, сказала то же самое, что давеча Венька:

— А ты потерпи, милок. Потерпи. Ты его перетерпи, он сам пойдет. Надоест ему…

Я взобрался на воз, сел на ольшины и стал смотреть вдаль. Бывают такие моменты, когда человека охватывает апатия, он словно отключается от всего окружающего и совсем не думает о положении, в которое попал. Часто это случается после сильного физического и нервного напряжения. Такое состояние испытал в те минуты и я.

Я смотрел на далекую синеву реки, на цепочки прибрежных столбов, поставленных для отбива молевого леса от заливных лугов во время паводка, на ястреба, висящего над Глухим болотом, на пежины лиственных вкраплений в густоте ельников и сосняков. Смотрел, остывал и не думал ровным счетом ни о чем. Я будто забыл, где я, зачем я здесь, и рассеянно следил, как трепещутся на ветерку паутины, прицепившиеся за придорожный еще полузеленый куст.

Вдруг воз дернулся, от неожиданности я чуть не упал. А Бурзик встал как ни в чем не бывало и зашагал. А ближе к дому, уловив, наверное, родной и приятный запах скотного двора, даже затрусил какой-то расхлябанной рысцой.

Прошло немало лет, и жизнь то летела, как самолет, то замедляла свой ход. И казалось иногда, что она остановилась и легла посреди дороги, как тот бык.

Но я хорошо помнил этот случай и слова Веньки и прошедшей мимо женщины: «Ты, если чего, терпи». «Перетерпи…» И терпел. В эти минуты кажущейся или действительной остановки некоторые вроде обгоняли, вроде уходили вперед. Кое-кто давал советы, а кое-кто и хохотал. В общем, все было, как тогда, но наука пошла мне впрок, и я терпеливо ждал.

Жизнь все-таки не бык Бурзик, и движение ее продолжалось, может быть, незаметное для глаза. И остановка была, конечно, кажущейся. Но больших усилий стоило убедить себя в этом, чтобы терпеть и ждать, а не кинуть воз и не броситься догонять идущих налегке и вроде бы обгоняющих. Но воз оставлять нельзя, иначе с чем ты придешь к дому и как встретят тебя?

Вот и сейчас… Если почудится жизненная остановка, я не впадаю в панику. Я помню ту дорогу, и реку, и ястреба, и паутину на ветру. И женщину, прошедшую мимо. И не выхожу из себя, не растрачиваю времени и сил на бесцельные крики и ругань, не стараюсь казаться сильнее, чем есть, форсировать голос и силы, совершать нечто непосильное, а потому смешное. Терплю и жду. Наблюдаю и жду.

И наконец поднимается бык…

Главный закон дороги

Подъемные не были присланы вовремя, и Сашеньке пришлось ехать на свои довольно скромные сбережения. Кроме того, она купила кое-какие вещи и поэтому вышла из поезда на перрон всего-навсего с рублями в потрепанной сумочке и с большим, тяжелым чемоданом.

Она знала, что до городка, где находился техникум, в который ее назначили работать, нужно ехать сто двадцать километров на автомашине. За питание она не боялась: продукты были, но как рассчитается за машину, абсолютно не представляла.

— Ничего, — бодро сказала Сашенька сама себе, — в студенческие годы и не из таких положений выходили.

На площади перед вокзалом стояла тишина: станция была малюсенькая. Отгремел поезд, отдохнувший пару минут, и снова рванулся в путь, и опять стало спокойно.

Около деревянного забора выстроились три грузовика, доверху заполненные тюками, мешками, ящиками. Кабины были пусты. Три человека, очевидно шоферы, сидели на скамеечке у вокзальных дверей, переговаривались и курили.