Недометанный стог (рассказы и повести)

— Ты мне по-прежнему веришь, Светка?

— Конечно, — почти испуганно сказала Светлана, — а как же, Маришка!

— Ну хорошо, — Марина улыбнулась. — Я тебе все как на духу расскажу и постараюсь все объяснить. Я тоже верю тебе по-прежнему и еще верю, что ты поймешь. Больше, кроме мамы, я бы никому и не сказала, потому что на меня теперь некоторые смотрят, как на женщину… — Марина махнула рукой. — А тебе все-все расскажу, поставим все точки над «и», чтобы к этому больше не возвращаться, не бередить душу. Поговорим, а потом я буду тебя отмывать с дороги, кормить. И поедем за твоим чемоданом.

Она затянулась, выпустила дым, кашлянула и начала:

— Мне, Светка, вероятно, совсем нельзя было связываться с замужеством. Во-первых, у меня нет и не будет детей. Во-вторых, я временами думаю, что я не женщина вовсе. То есть женщина-то я еще какая! — лукаво усмехнулась Марина. — Очень даже женщина. Но вот в голове у меня какой-то загиб: не могу я относиться к себе только как к женщине, и многие чисто женские черты в характере или в душе, что ли, у меня отсутствуют.

Ну, женщины любят нравиться. И я тоже, даже очень. Да все бы ничего, но не могу я, когда меня считают, как бы это выразиться, в чем-то отличной от мужчин, то есть не совсем так я выражаюсь, а… ну, бабой, что ли.

Понимаешь, мой муж очень порядочный, добрый и честный человек, хотя, возможно, и не настолько умный, как бы мне этого хотелось. Он ко мне замечательно относился, если посмотреть со стороны: его мать — сухая, но тоже очень порядочная женщина — тебе, наверно, всего наговорила. Но для меня-то его отношение совсем не замечательно.

Он меня ревновал. И вот в чем суть. Многим женщинам нравится, когда их ревнуют. Они считают, что это проявление большой любви. Я не против ревности, хотя абсолютно ее не уважаю. Я против недоверия.

Попробовала я полечиться, чтоб были дети. Съездила на грязи, но ничего не изменилось. Кажется, с той поездки все и началось. Я себя за нее потом ругала, хотя, возможно, все было к лучшему. При моем характере мы бы все равно рано или поздно расстались, только бы мучили друг друга еще не один год. А чем скорей, тем лучше.

Короче говоря, он стал мне не доверять. Я, Светка, — да ты меня знаешь — горда и уважаю других, но и себя. Я прямо не могу, когда человеку не доверяют. Это страшно! Можно жить в самой тяжелой обстановке, только не в обстановке недоверия. А при ней можно опротиветь самому себе, можно просто сойти с ума.

Причем, понимаешь, он ревновал потихоньку, ходил вокруг меня как побитый пес, сцен поначалу не устраивал. Иногда вдруг начнет: «Марина, ты всегда была верна мне, даже на курорте? Ты же красивая, и я не верю, что за тобой не волочились». Иногда начнешь успокаивать его, иногда подтрунивать над ним. И видишь, что хотя он не верит, но на время успокаивается. Часто мне казалось, что надо, пожалуй, признаться в том, чего никогда не было. Тогда бы он простил — он бы мне все простил — и успокоился, уже точно зная, что «было» и какая моя цена.

Я из него эту глупость, знаешь, как выгоняла? Всяко. То нарочно, назло ему, тучу с мужчинами, нахожусь в центре внимания, то, наоборот, возле него держусь, как собачонка на привязи. Ну, ничего не помогает. То ли он считал себя недостойным меня, а меня слишком красивой, то ли еще что… Но опять же, Светка, дело не в ревности, совсем не в ревности.

Марина смяла папироску, бросила ее в пепельницу и взяла другую.

— Ну почему, Светлана, — и это, знаешь, самое обидное — мужчины, в частности мой муж, считает красивую да и любую женщину потенциально склонной к неверности, к предательству? И при этом считает ее трусом, трусихой, трусишкой?

Вот, Светка, в чем корень! Он никак не мог понять, представить себе, вообразить, знаешь, чего? Что если бы я ему стала неверна, то я бы ему об этом прямо в глаза и сказала.

Почему же он, чуть не пресмыкаясь передо мной, уверился, что я его боюсь, что хитрю? Неужели он не мог разобрать, что перед ним не только красивый, но и честный человек, а главное — смелый? Абсолютно смело глядящий правде в глаза. А он, видишь ли, пытался окольными путями узнать кое-что о моем поведении на курорте. Проверочку устраивал.

— Чувствуешь во мне мужские черты, — снова принужденно усмехнулась Марина. — А он рассматривал женщину как такое существо, которое, коли согрешит, так трясется и прячет концы в воду. Ведь если он уважал себя, верил в себя, почему не уважал и не верил в других? Значит, считал их хуже, подлей, ниже себя. Способными на все. Вот почему так дальше продолжаться не могло.

— Но ведь он тебя очень любит, — вырвалось у Светланы. — Что же ты не отвечаешь ему? К чему такая жестокость?

— Я тебе объясняла, что это за любовь, — холодно сказала Марина. — Для меня любовь — это не только доверие, это скорее вера, да, да, вера в человека. Вот так. А не отвечаю я потому, что возврата к прошлому быть не может, а лучший способ прекратить разговор, просто не поддерживать его. Логично?

— Ну, а как же с этим? — Светлана искала слова и сбивалась. — Со вторым?