Недомут

Через пару минут Аня вспрыгнула на сцену. Робко подошла к трибуне, смотрела на людей, Смурнова, электрический свет. Застыла как плохая копия античной прелестницы. Было ей по-прежнему тридцать. А ведь по-настоящему сорок, подумал Смурнов, и стало ему неподъемно тяжело и почти плаксиво. Он думал не об анечкиных годах, он думал о времени как таковом, времени как факторе, времени как убийце, времени как основном на земле, в жизни миллионов людей и в его личной, бесповторной и утекающей в историю жизни. Просто фальшиво нестареющая Анечка вызвала эту желто-грязную мыслемуть, кинжальную боль и бесчеловечный страх перед завтра, а значит перед всем остальным: вчера и сегодня, людьми и самим собой, всем, что есть и еще будет под звездами. Просто женщины стареют раньше мужчин, заметно и очевидно. Нормальный мужчина в сорок и в пятьдесят не жалеет о какой-то молодости, у него все нормально - у нормального-то. Женщина обычно жалеет, там есть о чем... Поэтому о ходе времен лучше размышлять, глядя на изменившихся женщин. Вот тогда и объявляется безжизненный страх, и думаешь об истории как канители скучного умирания. Вот тогда и понимаешь впервые в жизни, что ничего толком не было и вряд ли найдется. Если повезет, то находишь места и пути, на которых обманыается смерть, но понимаешь, что проходил где-то мимо. Не так легко размышлять о ходе времен, глядя на изменившихся женщин.

Анечка не изменилась. Выглядела на свои приемлимые тридцать, была по традиции облачена в черные брюки и не менее черный свитер, накрашены и курноса, без загара и заметно растерянной.

- Фамилия? - строго спросил нахальный.

- Хомякова, - удивленно сказала она.

- Почему не Мышкина? - издевался гестаповский.

- Почему вы ерничаете? - отважно спросила женщина.

- А что с вами делать, Хомякова? - вздохнул правильный. - Ну что мне, убить вас? Изнасиловать к чертям собачьим? Испортить тремя словами оставшуюся жизнь? Я-то могу. Я вообще все могу, но не все хочу. Давайте просто поговорим, не за жизнь, но по-честному. Вот этого знаете?

- Конечно, - сказала она, легко улыбнувшись.

Неужели мне улыбнулась, растерялся Смурнов. И все сразу заприметили, как он растерялся, стали смотреть на него сочувственно и с иронией.

- А что вы о нем думаете? - полюбопытствовал осторожный.

- Ну, он хороший юноша, - начала она и умолкла.

- Да я знаю, что не людоед, - рассмеялся открытый. - Скажи конкретно: ну вот хотела ты с таким переспать?

- Я не думала об этом, - рассмеялась честная.

- А ты подумай, - предложил фантастический.

- В вашем присутствии?

- В моем, - закивал головой нездешний. - Подумай и нам скажи.

- Я подумаю, конечно, - сказала она. - Но вам не скажу.

- А если на цепь посадим? - предложил сообразительный. - Тогда скажешь? Вопрос-то плевый, заметь. Рыжей головешкой думать не надобно. Любая женщина так или иначе знает, может она потенциально заниматься любовью с определенным мужчиной. Не заниматься любовью сейчас и даже не заниматься любовью завтра. А заниматься ей при каком-то стечении обстоятельств, особо благоприятном, может быть. Не здесь и сейчас - а вообще в пространстве и времени. Одним словом, есть ли вообще такая вероятносить? Есть она?

- Да нет, наверное, - печально скривила губы Анечка Хомякова.

- Я думал, что есть, - удивился безошибочный. - Бог вам судья, грешные мои дарлинги. А скажите-ка нам, Аня, знали вы о чувствах Смурнова?

- Я об этом не думала, - негромко ответила женщина.

- Конечно, не думали! - воскликнул ретивый. - Не хрен о таком вообще думать. Но знать ведь могли? Он ведь вас хотел, а не корягу из соседней заводи. Понимаете - вас. Как же такое не уловить?

- Да нет, не знала, - сказала она. - Откуда мне знать? Я не телепат, не психолог.

- И то верно, не телепат вы, Анна Ивановна, - съюродствовал ненашенский. - Вы вообще скучная и заурядная, нехристь и неведома зверушка. Поняли?

Засмеялся по-нездешнему.

Женщина заплакала.

- Выведи, - тихо сказал равнодушный.

Бляха взбежал на сцену, чуток поколебался, затем спросил:

- Может, хоть ее на цепь?

- Не-а, - замотал головой добродетельный.

- Тогда разрешите, она будет моей?

- Ну ты, брат, насильничек, - захохотал неунывающий. - Да будет твоей, не плачь. Мне, знаешь, не завидно. Но мы потом это сделаем. Мы по-хитрому провернем. Вон тот когда-то ее любил. И сейчас у него все снова, как я вижу. Я ведь все вижу, Леш. Так вот, мы сделаем так, что ты трахнешь ее на глазах у этого недомута. Тебе ведь все равно, на чьих глазах кого трахать? Ты достаточно отвязный для этого. И поверь мне, ты соединишь в одном два разных удовольствия - если сделаешь, конечно, как я сказал. А ты так сделаешь!

- Но я не хочу! - возмутилась Анечка Хомякова.

- А кто тебя спросит? - удивленно сказал божественный. - А пока уведи ее.

- Так точно, господин следователь, - хохотнул конвоир.

Женщину увели.

Добрый стенографист сказал, что даст Смурнову платок, если тот не прекратит плакать. Он сказал спасибо, но отказался от чужого носового платка. Клетчатый смотрел на такие дела и радовался, смеялся и пинал воздух левой ногой. Воздух дрожал, пробиваемый насквозь.

9