Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

— Дорогие мои! Вряд ли вы ожидали, что убогий старик наподобие меня омрачит своим присутствием празднество столь великолепное. Я останусь здесь и буду сплетать что-нибудь из теней. Идите же, отважно блистайте и не думайте ни о чем, кроме любви.

И едва он произнес это, как у дверей позвонил приехавший за нами личный шофер великого князя. Пока лоснистый «торпедо» мчал нас к дворцу на набережной Мойки, Давид объяснил нам, что сегодняшняя fête[37] устроен в честь молодого финского матроса.

— Сколько я знаю, его зовут Эска. По-видимому, он очень красив. Великий князь Николай услышал о нем от великого князя Дмитрия Павловича, а тот перенял его от князя Юсупова. Отсюда и нынешний бал. Полагаю, мы получим прекрасную возможность увидеть своими глазами причину столь большого шума. Великий князь Николай, быть может, и не самый яркий свет в окошке царской семьи, однако говорят, что при выборе молодых компаньонов он выказывает на редкость хороший вкус. И как знать? Если красавец-финн разочарует его, тогда, о мои «Абиссинцы»… — Он возбужденно хихикнул. — Во всяком случае, мне сказали, что нам следует быть готовыми ко всему.

Швейцар избавил нас от лишней одежды — собольих манто, муфт, шляпок: Majesté не выпустил бы своих подопечных на улицы, ничем не защищенными от холода.

В первой зале стоял под люстрой венецианского стекла стол с обильным выбором легких закусок и напитков. Если не считать двух-трех скучавших лакеев, зала была пуста. Зато в следующей виднелись разодетые господа, танцевавшие с затянутыми в мундиры солдатами и моряками. Мебель сдвинули к стенам; в одном из углов расположился наигрывавший сентиментальный вальс маленький струнный ансамбль. Здесь и там среди танцующих мелькали нарумяненные юноши в бальных платьях или костюмах цыганок, некоторые из них настолько вжились в свои роли, что лишь торчавшие кадыки их и выдавали.

Давид — похоже, обладавший в такого рода делах немалым опытом, — почти сразу принялся заигрывать с галантного вида офицером в мундире Императорской гвардии, и офицер вскоре вознаградил его, погладив по щеке и пригласив на танец.

— Bonne chance, mes Abyssines![38] — произнес одними губами Давид и исчез вместе с офицером в гуще скользивших по лаковым полам танцоров.

Одинокими мы с Геней оставались недолго.

— Без матерей и дуэний? — произнес сочный баритон, и на голое плечо мое легла чья-то ладонь.

Обернувшись, я с изумлением узнал в заговорившем с нами мужчине Юрия Юрьева, прославленного актера, за волнующей игрой которого я так часто с восторгом следил из зала Александринского театра. Черные как смоль волосы, благородные брови — истинная картина мужественного обаяния, которое лишь усиливалось, когда ты приближался к нему. Темные глаза Юрьева взирали на нас с пылким воодушевлением.

— Хотя, возможно, мне следовало сказать — без пастыря? — весело продолжал он. — Такие прелестные овечки. И так одиноко блеют в пустыне! Но что это! — Он изобразил удивление. — Отроки в овечьей шкуре?

Прошу вас, передайте мои поздравления вашему вдохновенному костюмеру!

— Это господин с Театральной, — сказал Геня. — Нам он известен лишь под странным именем Majesté.

— О! — взревел Юрьев. — Ну конечно! Мой старый и весьма близкий друг, на самом-то деле бывший многие годы назад, когда я учился в Императорском театральном училище, моим незабываемым наставником[39]. В свое время он был великолепным характерным актером, без каких-либо усилий входившим в любой образ. Я полагаю, что в конце концов любой артист останавливается на какой-то одной роли, но Majesté превзошла нас всех, обращаясь в персонажей все новых и новых. И я не сомневаюсь: этой зимой ей удалось убедить себя в том, что она-то и есть тайная сила, которая вершит судьбы Японии, укрывшись за Хризантемовым троном. Никто не знает, на чем она в итоге остановится. Может быть, обратится в сфинкса, в океанский лайнер или в прославленную горную вершину.

Так или иначе, с вами, юные мои павлинчики, она совершила чудеса. Даже затрудняюсь сказать, какой из ваших плюмажей мне нравится больше. Твой совершенно прелестен.

И Юрьев провел белыми пальцами по щеке Гени.

То, что званы мы сюда для услаждения гостей, никаких сомнений у него, похоже, не вызывало. Он ласкал наши голые руки и голые шеи.

— О, да ты покраснела, — сказал он мне. — Поалела, между тем как твоя подруга покрылась редкостной бледностью. Что бы сие значило?

Надумав взять верх над Геней (о тщеславие!), я принялся объяснять, что мой друг не очень хорошо себя чувствует, что он и явился-то сюда с большой неохотой, однако мое безошибочно срабатывавшее заикание в который раз оставило меня с носом.

Юрьев помрачнел.

— Не стоит так напрягаться. И так нервничать тоже. Выпей чашу пунша, она сделает тебя более пригодной для человеческого общения. Что до тебя, мое болезненное дитя, — он повернулся к Гене и мастерски выдержал паузу, — желала ли ты когда-нибудь вся отдаться танцу?