Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

Как и в безоблачном кембриджском прошлом, я был только счастлив увидеть Хью счастливым. Когда мы с ним пошли прогуляться вдоль реки, он заговорил о наших общих давних временах непринужденно и без каких-либо сожалений.

— И все-таки, — добавил он, — взрослея, человек проникается чувством большей ответственности и перерастает такие юношеские забавы.

— Я их не перерос, — ответил я, — и не думаю, что когда-нибудь перерасту. Для некоторых из нас они — не просто мимолетная прихоть.

— Но разве не хочется тебе, хотя бы по временам, вести спокойную, благополучную жизнь — с женой, детьми, с сознанием того, что, когда тебя не станет, род твой продолжится?

— Думаю, с меня довольно и того, что продолжится род человеческий. Я никогда не считал, что кровь, текущая по моим жилам, обладает особой ценностью.

— Ну хорошо, Бог с ним, с будущим. Но я все равно рекомендовал бы супружескую жизнь любому мужчине. До брака с моей удивительной женой я и представить не мог, сколько счастья может дать женщина. А поскольку я всей душой и до конца моих дней предан тебе, Сергей, мне хочется, чтобы и ты узнал эту радость. Честное слово.

— По-моему, ты просто-напросто тронулся умом, — с нарочитой серьезностью заявил я. — Не зря тебя выставили из армии Платона.

Хью шутливо толкнул меня. Я ответил ему тем же. Один веселый пинок следовал за другим, и вскоре мы уже боролись с ним, будто школьники, и в конце концов он зацепился ногой за корень рододендрона, ухватился в попытке устоять за мою руку, и мы оба полетели со скользкого берега в воду мелкого Фроума.

Его это ни в малейшей мере не огорчило. Напротив, он заулюлюкал, точно апач, став прежним пленительным Хью, которого я так хорошо помнил, и плеснул в меня водой, а я плеснул в него. Мы стояли лицом друг к другу, пыхтя и улыбаясь, на глубине в три фута, и быстрая река омывала нас.

— Приключение, — сказал я ему, — которое запомнилось мне сильнее всего — куда ярче, чем наши пьяные выходки, — это полет на твоем аэроплане. В тот день ты раскрыл передо мной мою душу.

— Ну, значит, ты понимаешь, почему я так люблю летать. Я бы снова взял тебя с собой в небо, не задумавшись и на миг. У меня даже машина есть, и совсем новая — последний из потрясающих «Мотыльков» де Хэвиленда. Но, увы, двигатель ее сейчас в починке, и на сей раз мы прикованы к земле. Приезжай снова, Сергей. Мы еще не налетались вдосталь. А это наше с тобой назначение.

Он раскрыл передо мной объятия, я шагнул к нему, по пояс в воде, и Хью прижал меня к себе; мы стояли, приникнув друг к другу, сердца наши бешено бились, я ощущал на шее тепло его дыхания, потом губы Хью скользнули по ней, на миг он сжал меня сильнее, но сразу же и отпустил. И отер слезу, замешкавшуюся в уголке его глаза.

— Ты плакал? — спросил я.

Хью рассмеялся:

— Со мной это случается. Ты заикаешься, я плачу.

На сорок восемь часов счастье Хью — я имею в виду всю ту счастливую жизнь, что шла в Уэстбрук-Хаузе и его окрестностях, — стало моим. Холмистый Сомерсет не похож на равнинный Кембриджшир, но меня давно томила ностальгия по всему непередаваемо «английскому». Она ничем не походила на одолевавшую меня изредка тоску по России — на чувство, что жизнь моя могла сложиться иначе и я был бы счастлив, получив судьбу столь же реальную, как та, причудам которой подчиняюсь ныне, и эта, другая, не забросила бы меня в наполовину стертый с лица земли британскими бомбами Берлин, намеревавшийся со дня на день произнести вслух мой смертный приговор.

35

Берлин. 8 декабря 1943

— Должен сказать, план британцев «гамбургизировать» Берлин, похоже, не срабатывает.

Мы с Феликсом встречаемся, как и было договорено, на углу Вильгельмштрассе и Принц-Альбертштрассе. — Я возражал против такого выбора, говоря, что он опрометчив, что мы окажемся слишком близко к Министерству и управлению Гестапо, но Феликс повторил лишь: «На виду у всех, друг мой, на виду у всех».

— Нет, — продолжает он, — стереть нас с карты не так-то легко. Выяснилось, что Берлин — не Гамбург. Широкие авеню, большие парки, крепкая каменная кладка — это вам не перенаселенный, деревянный средневековый город. Здесь слишком мало пищи для огня, пожарам просто не удается разгуляться вовсю. Британцы уже причинили нам почти весь ущерб, какой могли, и понесли при этом очень серьезные потери. Вы заметили? В рабочих командах становится все больше пленных англичан. Вот только ваш друг среди них отсутствует.

— Так у вас есть новости? — спрашиваю я.

Феликс, нахмурясь, разглаживает маленькие, аккуратные усики.

— Новостей нет, но ниточка имеется. И она требует, чтобы мы зашли вон туда, — и он указывает на управление Гестапо.

— Вы, разумеется, шутите.

— Хочется вам узнать, что с вашим другом, или не хочется?

— Но зачем мне идти с вами? Это же безумие. Тогда уж проще пойти и самому отдаться им в руки.

— К вам уже приходили из Гестапо?

— Да, заглядывал какой-то портновский манекен. Больше всего похожий на тех, кто обходит дома во время переписи населения. Задал мне несколько вопросов, ответы на которые уже знал, и ушел.