Недостающее звено

Николай Максимович жил в районе, который звали просто Больничка. Вероятно, потому что рядом находилась та самая больница. Все это было недалеко, уверенности, что я застану его дома, мне прибавил тот самый желтый «Москвич», что стоял в двух шагах от входа в двухэтажный барак. Я поднялся на второй этаж по лестнице со ступеньками, сильно уже искалеченными людскими ногами, придерживаясь за совершенно раскачанные перила. Я знал, за чем шел: за наставлениями и советами, в которых сейчас сильно нуждался. Его двери когда-то были обиты коричневым дерматином, огрызки которого сейчас торчали из-под реек. Мне кажется, что кто-то привел меня к этой двери, которая, как призывный набат, растревожит меня и проявится во всем, что будет в дальнейшей жизни. Я постучал – в ответ тишина, еще раз постучал – опять тихо. Я хотел дверь дернуть, но на ней не было ручки. И вдруг она отворилась, да как-то вроде как провалилась или растворилась передо мной.

Напротив меня стояла маленькая тоненькая женщина, может бабушка, а может и нет. Лицо у нее было светлое и блестящее. Она была в черном до пят одеянии, на хрупкой шее – какая-то тоненькая ниточка, а глаза голубые, пронзительные и полные жизни. А на мое «здравствуйте» трижды ответила «и вам здравия». Я назвался, и она тут же сказала, что знает меня «со слов Коленьки», а она сама вроде как сестра его покойной супруги, Полиночки, и сейчас присматривает за Коленькой. Только он в больнице, а она на хозяйстве. Потом я вспомнил, что она себя так и не назвала, а мне прямо шепотом сказала:

– Коленька говорил, что если бы у него был сын, то он бы хотел, чтобы был такой, как вы, и даже однажды назвал вас сыном. Любил, наверное.

Я, конечно, смутился и объявил, что хочу навестить его в больнице, на что она ответила, что обязательно должен навестить, только к нему пускают после 16 часов. А значит, есть еще много времени и можно поговорить. Вообще, она говорила очень как-то тихо, но слова тщательно проговаривала, и потому каждое ее слово доходило. Она усадила меня на табурет, сама села рядышком, на предложение чая с вареньем я с готовностью закивал. Она начала с вопроса, знаю ли я, в какой день пришел его навестить. Я пожал плечами: мол, вроде день как день. Но она сказала, что у него сегодня по небесному календарю день рождения. Мне казалось, что она понимает мои мысли и отвечает на них, а я в это время подумал про его слова, которые он любил говорить, что маленькая собачка – до старости щенок. И вот она начала свой рассказ издалека.

В 1918-м году, когда папа Коленьки – Максим – воевал в гражданскую войну, то близко сдружился с Эдуардом Петровичем Берзиным. Когда того назначили начальником батареи на деникинском фронте, хотел уехать с ним, но Берзин его не взял по той причине, что жена Максима, Верочка, была уже на сносях. Тогда Берзин, считая Максима начитанным и полезным для будущего страны, рекомендовал его на учебу, и Колин отец попал в число студентов только что реформированного Петроградского горного университета. Тут и родился Коленька, а Максим успешно окончил университет. Когда 4 февраля 1932-го года на пароходе «Сахалин» в порт Нагаево прибыл первый директор «Дальстроя» Эдуард Берзин, то по его распоряжению нашли Максима, и вся его семья отправилась на работу в далекие края. Берзин – выпускник Берлинского художественного училища – был натурой жесткой, но романтичной и увлекающейся. Они были с Максимом одногодки, и Берзин увлек Максима, к тому времени уже ставшего горным инженером, романтикой освоения северных территорий и добычи золота для страны. И Коленьку, четырнадцатилетнего, привезли туда, а там он, именно с этого возраста, и увлекся боксом в каком-то кружке.

Когда она мне все это рассказывала, у меня возникло ощущение, что она была участницей этих событий, настолько убедительно все проговаривала. Мгновениями мне казалось, что ее нет рядом, и только голос звучит ровно, как метроном.