Недостающее звено

Когда она узнала о цели моего визита, то как-то странно среагировала, и повела по длинному коридору вниз. Николай Максимович лежал не в палате, а в каком-то чулане, часть которого была заполнена швабрами и тряпками. Швабры были такой ширины, будто ими мыли палубы крейсеров. Он лежал на узкой кровати под синим солдатским одеялом, но на явно свежем белье. Сестрица рассказала, что коек в больнице пустых полно, но как-то так получилось, что здесь самое сухое и проветриваемое помещение, а ему, чтобы прожить еще хоть сколько-то, нужны именно такие условия. Это она сказала без всякого ударения на слово «прожить» и еще добавила, что Николая Максимовича любит весь персонал: он не стонет, не истерит, ничего себе не просит, но в последнее время ничего не ест и даже воду не пьет, хотя надо бы. Она также добавила, что по нему заметно, что он кого-то ждет, может быть вас?

Сестра ушла, мы остались один на один. Я поставил образок, облокотив его на графин с желтой водой. Он, казалось, спал, ничем не выдавая в себе жизнь. Маленький совсем, лысый и серый. Я присел на кровать, и вдруг он положил свою руку на мою и открыл глаза. Взгляд был точно его, но говорить внятно он уже не мог. Я понял только одно слово «сынок», так он назвал меня в третий раз. Потом совсем слабыми руками взял за голову и вроде как пытался мне уши потереть. Через секунду руки упали, как плети, и глаза закрылись. Я вышел на деревянных ногах, рядом была еще какая-то кладовая. Я заскочил туда, и у меня началась истерика. Я никогда не испытывал ничего подобного, но мне казалось, что именно тогда, в подвале этой больницы, вместе со слезами и соплями из души вышло уже собирающееся во мне дерьмо. Я был настолько громкий, что меня услышали, дали выпить успокоительного, вроде даже чем-то укололи. Ушел на своих ногах, домой не пошел, пошел в кино.

Проходя мимо кинотеатра, увидел афишу фильма «Доживем до понедельника», для меня этот фильм навсегда останется лучшим. Его пустили, видимо, к началу учебного года, и это правильно. Ростоцкий, блестяще образованный режиссер, смог все, что есть лучшего в педагогической науке, воспроизвести в образе учителя истории Мельникова Ильи Семеновича, сыгранного блестящим Тихоновым.

Я сидел на скамеечке и пытался как-то отвлечься от переживаний этого непростого дня. На соседней скамейке шушукались молодые пацаны, наверное, 8–9-й класс, и я вдруг понял, что они говорят про меня. Оказалось, что мы знакомы, пацаны были с наших барачных участков и занимались боксом во Дворце спорта, и сегодня вот всей своей бригадой выбрались в город в кино. А тут какое-то кино скучное про школу. Действительно, с афиши лицо Тихонова в очках выглядело не очень весело, хотя и поучительно. Тут я им и сказал, что это одна из лучших кинолент в мире. Они мне явно поверили и побежали в кассу. Пацаны, оказывается, все про меня знали, и даже то, что я готовлюсь на большие соревнования. Им, похоже, меня приводили в пример, а по привычке «нашенские», конечно, привирали. В кино мы пошли вместе и договорились потом толпой идти домой. Я был таким же, когда в щелку заглядывал во время тренировок взрослых. Я уже не знал, нужна ли была эта щель? Понимал лишь одно – каждый должен пройти свой путь сам, и это тоже справедливо.

В зале было полно пустых мест, а пацаны все расселись вокруг меня. Я все диалоги в фильме знал почти наизусть, а пацаны вокруг меня вертелись и шептались. Главный постулат Ростоцкого в этом фильме – это, конечно, оформленное счастье, когда тебя понимают. А мне всегда хотелось это чуть исправить и сказать, что счастье – это когда ты обрел тех, кто тебя понимает. Я смотрел на этих мальчишек и немного им сочувствовал, что там, куда они ходят в надежде стать мужчинами, больше нет библиотеки. А мужчиной без нее не станешь, без той доброй и тихонькой женщины-библиотекаря. Домой шли вместе, они проводили меня чуть ли не до калитки, все расспрашивали, как правильно встречать, а как через руку? Я останавливался посреди дороги и пытался показывать то, чему меня учил Николай Максимович. Судьба мне прислала этих мальчишек, они отвлекли меня от мыслей, что я где-то на перекрестке не туда повернул. По этим мыслям получалось, что сосед – грузчик с трубовоза, который никогда не читал умных книг и пил при любой возможности, яснее, чем я понимал реальный мир и был в нем честнее. Лагутин на стене вроде уже и не ухмылялся, и я лег спать с непонятно откуда пришедшим облегчением, наверное, потому что, наконец, понял, что надо делать.