Недостаточно худая. Дневник топ-модели

Болтая с Франческой, я поняла, что отношения между ней и Себом также не складываются. Я сказала, что меня крайне удивляет столь малое количество кастингов – всего четыре или пять в день – на фоне постоянной загруженности в Нью-Йорке. Слегка смутившись, она намекнула, что именно Себ был против того, чтобы посылать меня на все просмотры, на которые я могла бы попасть. В этом не было вообще никакого смысла. «Мы сами ничего не понимаем, и похоже, что Фло из парижского филиала Elite, звонившая мне уже несколько раз, тоже пребывает в неведении». Я поняла, что мне нужно немедленно вытрясти объяснение из этого кретина, но не была уверена, что на конфликт с ним у меня осталось достаточно сил.

Я была все еще безумно зла на него, когда Рикардо заехал за мной, чтобы отвезти на сессию макияжа в дом Prada, на участии в которой настаивал мой дорогой Рассел Марш (отсутствующий в Милане, но продолжавший опекать меня даже издалека). Чтобы уведомить о моем присутствии, он лично позвонил могущественной и глубоко уважаемой Миучче Прада, жеско державшей бразды правления одним из величайших домов моды, который некогда основал ее дед. Когда Рикардо услышал, как я нападаю на Себа, он широко улыбнулся, а потом дал четко понять: он тоже больше не выносит этого проходимца рядом с собой. Вечно опаздывающего, не очень дружелюбного, постоянно заносчивого, пафосного, нечеткого в своих указаниях и слишком плохо говорящего по-английски. «Vittoria, non so come sopportarlo!»[12] Я не говорила по-итальянски, но не нужно было заглядывать даже в мой маленький словарь, который я купила, чтобы лучше понимать, что происходит вокруг: мнение Рикардо относительно этого типа полностью совпадало с моим!

Итак, без каких-либо специальных кастингов и отборов с полудня до трех часов дня я была зарезервирована для сессии макияжа и причесок в доме моды Prada. Я не была уверена в том, насколько это хорошо для меня. Я вспомнила Шарлотту, которую Нарциссо Родригес всегда приглашал на фитинг, но никогда не брал на показы. Она предупреждала меня: «Сессии макияжа и причесок куда хуже. Они просто уничтожают твою кожу и волосы своими экспериментами, а затем приглашают кого посвежее на главное событие!» Но Франческа немного развеяла мои страхи: «Как раз напротив, если сеньора Прада хочет тебя увидеть – это хороший знак».

Я была приятно удивлена, когда увидела там Полин, бельгийскую модель, с которой мы познакомились и подружились еще в Нью-Йорке, и ту юную американку, которую сопровождала повсюду ее мама. Нам пришлось достаточно долго ожидать – в Италии вообще к понятию времени относятся весьма расслабленно, – и Полин успела немного рассказать мне о своем опыте работы. Ее агентство отправило ее в Китай, где она непрерывно снималась для каталогов и реклам, а также участвовала в маленьких показах. «Ты постигаешь основы профессии, неплохо зарабатываешь, к тому же жить в Китае – одно удовольствие. Но о тебе практически никто не знает. Если ты хочешь работать на западном или международном рынке, забудь об этом». Точно подмечено, Полин! С учетом того, что до дома надо было лететь больше одиннадцати часов на самолете, я не стала бы этим заниматься, даже если бы мне платили целое состояние.

* * *

Мы наконец были приглашены в студию, где нас уже поджидала целая команда визажистов и парикмахеров. Они были настолько поглощены своей беседой, переполненной взрывами смеха и жестикуляцией, что даже не сочли нужным поздороваться с нами. Образно говоря, стилисты и визажисты всегда были моими лучшими союзниками: я болтала с ними и просила их рассказать о своей истории в данной профессии. Они всегда были милы и заботливы и искренне рады тому, что кто-то проявляет к ним неподдельный интерес. Здесь же все оказалось по-другому. Они мучили нас три часа подряд, не проявляя ни капли сострадания: для них мы реально были манекенами, куклами, чьи волосы можно было тянуть и заливать тоннами лака, чью кожу можно было мазать, скрести, тереть, а голову – поднимать и опускать, со всей силой надавливая на подбородок. И все это под шквал итальянской речи, которую мы абсолютно не понимали и в которой о нас, видимо, не говорилось ни единого слова.