Недостойный

Теперь-то меня это не удивляет. Разумеется. Но тогда… Тогда я просто обалдела и почувствовала, что за несколько минут все, все переменилось. И в какой-то момент у нас начались прикосновения, и я почувствовала, как у него встал. Я ужаснулась. Меня это возбудило, но и перепугало. Перепугало до такой степени, что я боялась, как бы меня не стошнило. Я отвернулась, потому что не хотела, чтобы он увидел, как меня тошнит, если бы до этого дошло. И я чувствовала его позади себя, и член у него был такой твердый, что в ту минуту я решила: точно придется убежать. Знаете, те несколько секунд, когда точно не знаешь, вывернет тебя или нет, и я продолжала танцевать и тереться об него задом, дожидаясь, пока мой организм сообразит, что ему делать, и я ждала, застряв там, до ужаса напуганная. Меня бил озноб, ладони вспотели. Я подняла глаза и увидела Ариэль, улыбающуюся мне, но как-то натянуто. Она подняла брови, как бы подбадривая, но я ощутила, что она злится. А потом кто-то заслонил ее от меня, и я вдруг почувствовала себя лучше и поняла, что тошноты нет. Я снова согрелась, закрыла глаза и просто слилась с ним.

Я заметила, что он нервничает. Сказал, ему нужно идти. Но дал мне свой номер телефона и понял, что я ему позвоню. Должен был понять. Я так и сделала.

Я выбралась на улицу и нашла его: он сидел на капоте автомобиля и курил сигарету. Выглядел таким спокойным, таким уверенным в себе, сидя на этом проклятом автомобиле.

В итоге мы уселись на какой-то лестнице в темноте. Было холодно, и я продолжала влюбляться в него и была счастлива. Странно. Я чувствовала себя на седьмом небе. Он так мягко меня поцеловал. Никто еще никогда не целовал меня так. Никто даже близко так меня не целовал. Ни разу в жизни. Не было никакой спешки. Его губы были мягкими, теплыми, и, Бог мой, он был нежен. Это меня и добило. Это и добило. Он был нежен. По-настоящему. Боже, в то время, в тот период моей жизни. Все было кончено. Оттого, как он ко мне прикасался, мне хотелось плакать. Не знаю, как еще это выразить: я была сражена наповал. Едва дышала и все скакала вокруг, как придурочная, как ребенок, а он сидел и, глядя на меня, чуть улыбался такой безмятежной улыбкой, словно он все-все знает. И я танцевала вокруг, кажется, босая, — а он сидел и смотрел на меня с этой своей улыбкой… эти его глаза… и мне нужно было оттуда удирать. Поэтому я соврала ему, что у меня месячные. Не знаю, почему я это сказала, почему просто не пошла к нему.

И все. Он снова меня поцеловал, и сердце у меня колотилось, колотилось… Нужно было удирать.

Я поехала к Ариэль. Было поздно. Я взяла такси. Она лежала в кровати, и я забралась к ней и все рассказала. Я поняла, что она в бешенстве. Я повернулась на другой бок, улыбнулась в темноту и уснула.

Уилл

Лето я провел на Санторини. Каждое утро просыпался в своей маленькой комнате, съедал завтрак на террасе с видом на море. Улыбался обслуживающей меня старушке, шел к бассейну, находил себе шезлонг и читал. Днем сидел в таверне у воды, ел бобы, жареного на гриле осьминога и пил пиво. Потом спал, читал и наблюдал за детьми, ныряющими со скал. Позднее отправлялся на пробежку высоко над городом, по гребню горы, в направлении к Имеровильи. На обратном пути останавливался у розовой церкви, сидел на стене и наслаждался закатом. Часто со мной бежала белая собака, тощая и похожая на волка, а потом, тяжело дыша, сидела рядом со мной, пока солнце падало за горизонт.

Как-то раз к стене прислонилась женщина, в оранжевом свете ее лицо было красивым. Мы стояли вместе — мы двое и пес. Мне очень хотелось заговорить, но я молчал.

Солнце опускалось все ниже и ниже. Поднялся ветер, пот у меня на коже начал высыхать. В конце концов она ушла, кивнув мне, застенчиво улыбнувшись, и я смотрел, как она медленно идет по тропинке к городу.

За исключением нескольких греческих слов, которыми обменивался с милой женщиной, подающей мне завтрак, я почти ни с кем не разговаривал, покинув Париж.

Доброе утро… Как дела?.. Спасибо…

Пиво в баре в городе. Там же ужин. Я не делал попыток ни с кем познакомиться. Ни разу не подошел к смотрящим на меня женщинам. После ужина сидел на стене в старой крепости, скручивал сигареты, курил их и следил за появлением луны. Я прислушивался к разговорам, к шепоту влюбленных, укрывшихся под крепостными стенами.

Иногда вечером я произносил что-нибудь вслух: напоминал себе, что я все еще здесь, что не утратил дар речи.

«Прыгай», — говорил я. Или: «Телефон». Или: «Изабелла».

Лежа на кровати и глядя в потолок, я слушал, как эти слова плывут по комнате.

За несколько дней до отъезда я пошел в бухту Амоуди, мимо осликов, которые везли туристов вверх по крутой дорожке назад в Ойа. Я прошел мимо таверн, обогнул высокие скалы над водой. Дело шло к вечеру, уже поднялся ветер, и маленький пляж почти опустел. Я расстелил полотенце на плоской скале и, встав на краю, посмотрел в воду.