Недостойный

В актовом зале скопление из нескольких сотен стульев спускалось к большой сцене. Я нашел свободное место в проходе. Знакомые между собой школьники обсуждали прошедшее лето, сплетничали, искали в толпе знакомые лица, людей, которым надо улыбнуться, людей, которых надо ненавидеть, и так далее. Повсюду одно и то же представление. Первый день в школе, обычные слухи, обычное деление на группировки.

— Прошу всех сесть. Это не займет много времени. Пожалуйста. Тихо. Все. Все.

Это универсальный язык, которым пользуются директора школ, ректоры. Как бы они ни назывались, те же интонации, тот же ритм, те же техники воздействия. Все. Крохотная пауза. Все. Наверное, это заученный код. Что-то вроде молитвы о тишине. И поразительно, зал стихает.

— Меня зовут Пол Спенсер. Я директор старших классов. Многих из вас я знаю и очень многих — не знаю.

— Как дела, Спенс? — крикнул кто-то с галерки.

Мистер Спенсер улыбнулся:

— Очевидно, кое-кто из вас с энтузиазмом вступает в новый учебный год. Это хорошо. Действительно, хотя меня и зовут мистер Спенсер, в широких кругах я известен как Спенс. Можете называть меня, как вам больше нравится.

Спенс продолжил свою речь. Нас приветствовали, ободряли, информировали, снова приветствовали и ободряли, а затем отпустили на занятия. Про Францию в его выступлении ничего не было. Ничего о городе и его связи со школой или о том, насколько нам повезло здесь находиться, или какая это честь — учиться в таком городе, как Париж. Во вступительной речи ничего не прозвучало о том, каким образом Париж станет неотъемлемой частью нашего образования, о том, каким образом искусство, культура, язык и кухня будут вплетены в наше ежедневное пребывание в Международной французской школе. И именно это больше всего запомнилось мне из того первого утра — приземленность встречи и то, что город, в который я влюбился, был полностью проигнорирован. Город не имел никакого отношения к школе.

МФШ была отдельной страной.

После речи нам дали двадцать минут, чтобы найти наши шкафчики и проверить, реагируют ли замки в шкафчиках на данные нам цифровые комбинации. Я нашел свой, номер 225. Мгновение смотрел в шкафчик, достал из рюкзака несколько ручек и положил на пол шкафчика. Несколько раз глубоко вздохнул, не зная, что делать. Держа правой рукой дверцу, я подвигал ее — открыл и закрыл, открыл и закрыл. Не помню, сколько простоял, но в итоге повернулся и пошел прочь. Я совсем не ориентировался в школе, но шел, словно знал, куда иду. Мне хотелось выбраться на улицу. На меня уже смотрели. Он ни с кем не разговаривает. Он просто пялится в свой шкафчик.

Я вышел на поле за школой — окаймленную высокими тополями широкую зеленую лужайку во всю длину здания. За полем, ближе к школьной столовой, стояло несколько скамеек для пикников.

Одна из них располагалась в стороне, под маленькой сосной. Я сел там, глядя на школу. Сильный ветер раскачивал тополя. Мне нравились эти деревья и то, как они медленно двигаются. Я сидел за столом, пока не услышал звонок — странное электронное воспроизведение звона церковного колокола.

На нем были джинсы и белая рубашка, темные волосы коротко подстрижены. Столы стояли полукругом, его письменный стол находился в передней части классной комнаты. Он сидел на краю стола, держа в руках классический учительский классный журнал — темно-зеленый, на спирали.

Свет не горел. Шторы были раздвинуты, окна распахнуты настежь. В них мне были видны раскачивающиеся тополя.

Он посмотрел на меня и улыбнулся, когда я вошел.

У него были потрясающие зеленые глаза с очень длинными ресницами, придающими ему женственный вид. Щетина за несколько дней и сильный загар. Квадратный подбородок, но круглые, как у мальчишки, щеки. Все его физические черты, казалось, противоречили друг другу. Я не мог сказать, какой он — старый или молодой, высокий или низкий, резкий или мягкий.

Я остановился у стола рядом с окном.

— Простите, — сказал я. — Могу я сесть, где хочу?

— Конечно. Где тебе нравится. Как тебя зовут? — спросил он.

Я ответил. Он кивнул и что-то пометил в классном журнале.

— Я мистер Силвер.

Стали подходить другие ученики. Он улыбался тем, кто с ним здоровался, и не обращал внимания на тех, кто этого не делал.

Он продолжал писать в классном журнале, пока нас не набралось десять человек. Все молчали. Похоже, никто никого не знал. Прозвенел звонок. Он продолжал писать. Заставлял нас ждать. Затем оторвался от записей и зачитал по журналу наши имена. После каждой фамилии он улыбался, кивал или здоровался. Затем, закончив, оттолкнулся от стола и встал.