Недостойный

Воротник я поднял, но это не помогло. Я пошел быстрее. Вдоль улицы Сены двигались машины для уборки улиц, смывая ночной мусор, обходя двух соседских пьяниц, неподвижно лежащих рядом на тротуаре. Парень, орудующий шлангом, выключил его и дал знак грузовику остановиться. Опустился на колени и тряхнул пьяного, на котором не было обуви.

— Il est vivant ou quoi?[58] — со смехом спросил водитель, высунув из кабины голову.

Обогреватели в поезде не работали, и я поплотнее закутался в пальто. Я был рад холоду. Он позволял мне на чем-то сосредоточиться. Не давал заснуть. Я следил, как мы минуем станцию за станцией, оставляя позади пассажиров с безучастными лицами, ожидающих в темноте свои поезда. Никто не разговаривал. Звук был только один — грохочущего вагона.

Я приехал раньше времени и нашел рядом со станцией скоростной ветки кафе. Встал у барной стойки и выпил кофе, но мысль о еде вызывала отвращение. Стоящий рядом со мной мужчина курил, поднося сигарету ко рту дрожащей рукой. На стойке бара перед ним стояло пиво. Я подумал было, не заказать ли и мне пиво. Давно уже я не пил в такую рань. Я знал, что Мари огорчится, почувствовав в моем дыхании алкоголь. Я заказал еще один кофе и стал ждать.

Когда пришло время, я расплатился с барменом, вышел на улицу и нашел ее на стоянке такси. Увидев меня, она оттолкнулась от стены. Мы стояли, глядя друг на друга. Нас разделяла улица, и мы ждали зеленого сигнала светофора для себя, а мимо проносились автомобили. Я перешел улицу и обнял Мари, прижавшись губами к ее волосам. Впервые мы прикоснулись друг к другу в общественном месте.

В такси она дала водителю адрес. Мы сидели, держась за руки. Мари смотрела в свое окно, я — в свое.

У больницы я расплатился с водителем. Сигнал светофора сменился, и такси уехало.

Мы молча шли по прямым, с каменными полами коридорам. Звук наших шагов эхом отдавался от облицованных камнем стен и сводчатых, как в соборе, потолков, в клинике стояли зеленые пластиковые стулья и столы с огнеупорным пластиковым покрытием. Полы здесь были начищены, сестринские посты застеклены.

Через час нас отвели в комнату, где уже находилась другая пара. Женщина лежала на черной кушетке, на боку, спиной к нам, и держалась за живот. Сидящий рядом с ней мужчина кивнул мне. Медсестра тронула женщину за руку.

Мы с Мари сели за стол в центре комнаты.

— Все нормально, — сказала она, сжав мою руку. Все будет хорошо, вот увидишь.

Медсестра принесла маленькую чашечку с пилюлями. Мари приняла их, запив водой, и пошла в ванную комнату переодеться.

Вернулась она в толстовке с капюшоном, с эмблемой МФШ, и в широких тренировочных штанах. Чтобы «скрыть памперсы», как выразилась она, закатывая глаза.

Мы сидели вместе, читая журналы, и ждали. И когда услышали плач, встретились взглядами и не отвернулись друг от друга. Мари наклонилась вперед и прошептала мне через стол:

— У меня так не будет.

— Хорошо, если так, — ответил я.

— Не будет, — пообещала она, стискивая мою руку, глядя мне прямо в глаза.

Она была так уверена в себе. Отложила журнал в сторону и принялась читать «Волны»[59], по ходу подчеркивая что-то для Мии.

Нам принесли какую-то еду, но она есть отказалась. Я сжевал несколько крекеров.

Я наблюдал, как Мари пытается читать, и представлял другую жизнь, где в конце концов мы обретаем ребенка, а не избавляемся от него. Где я прихожу домой радостный, а не освобожденный от бремени.

Время от времени Мари отрывалась от своего домашнего задания, смотрела на меня и улыбалась. Я представлял ее сидящей за нашим кухонным столом и нашего ребенка, спящего в другой комнате.

Когда пришла боль, она стиснула зубы. Я коснулся ее руки. Она посмотрела на меня, и я снова ощутил, что это такое — быть настолько любимым и не любить в ответ. Скоро она отпустила мою руку, встала и неуклюже прошла в ванную комнату.

Я смотрел, как закрывается за ней дверь. Услышал, как щелкнула задвижка.

Я сидел за столом под флуоресцентной лампой и слушал ее гудение. Потом услышал звук спускаемой в туалете воды, низкий рев жидкости, засасываемой в утробу здания.

Когда Мари вышла, на ней была уличная одежда. На плече висела сумка. Все было просто и безыскусно. Вся ее прежняя ложь не имела значения. Я смотрел на приближающуюся ко мне Мари, и мне хотелось ее защитить. Какую бы боль она ни перенесла, Мари смотрела на меня ровно, практически не морщась, отказываясь выказать малейшую слабость.

— Ну, вот и все, — сказала она. — Вызови медсестру.

Мари измерили температуру. Послушали сердце.

Затем мы снова оказались в длинных, облицованных камнем коридорах. Искали выход.

Прежде чем выйти на улицу, мы сели на низкую скамейку. Я поцеловал Мари в лоб.

— Я счастлива, — прошептала она, глядя на меня сверкающими глазами.

В школу мы приехали на разных такси. Там она вернулась к своим занятиям, а я — к своим.

Мари