Недостойный

На следующую ночь я позвонила ему, сообщила, что не знаю, что делать. И тогда он сказал, что, по его мнению, ребенок — не самое удачное развитие событий. Что-то в этом роде. Он все повторял: «Но, Мари, я не хочу подталкивать тебя к чему-то против твоей воли». Он снова и снова повторял: «Я тебя не оставлю, что бы ни случилось».

Я хочу сказать, держался он идеально. Произносил идеальные слова. Но еще казалось, будто он читает готовый текст. Какая-то часть меня просто хотела, чтобы он сказал: «Да сделай ты этот проклятый аборт!» Чтобы он доказал, что ему не все равно. Хоть что-то. Ноя слышала от него только: «Я с тобой, Мари. Я тебе помогу. Что бы ни случилось». Что, собственно, ты и хочешь, чтобы тебе говорили. Тем не менее я не могла отделаться от ощущения, того самого ощущения, которое появилось у меня с самого начала, что он был всего лишь призраком, пустышкой, повторяющей заученные фразы.

Остальное время в Межеве я старалась притворяться, что этого не было. И в течение дня у меня это получалось. Я без устали каталась на лыжах и держалась как можно ближе к отцу. Иногда на подъемнике, если мы были только вдвоем, я клала голову ему на плечо, пока он разглядывал карту, и плакала под защитными очками.

Потом ночью я лежала в постели и пыталась представить ребенка внутри себя: на кого он будет похож, будет ли напоминать его? Я постепенно полюбила его. Он медленно превратился в личность. Обрел лицо. Я начала воспринимать его как мальчика, а потом стала представлять с глазами, как у него. Несмотря на панику и страх тех последних дней в горах, я сумела найти согревающую меня опору в фантазии о том, как я рожу и мы втроем будем жить в его квартире в Париже. Именно это помогло мне выжить.

Он настоял на визите к врачу, как будто могли быть какие-то сомнения. Я-то знала: я беременна. Сомневаться не приходилось. Но в Париже я пошла ради него. В тот день, когда мы вернулись, я сказала родителям, что собираюсь повидаться с Ариэль, и поехала прямиком в клинику. Я ждала там одна несколько часов. Я была в трансе. Сидела, уставившись в стену, в оцепенении и страхе. Он хотел приехать, но я запретила. Думаю, боялась, что он разозлится, возненавидит меня за беременность.

К тому времени, когда все закончилось, почти совсем стемнело, и мне пришлось поехать домой. В клинике сделали анализы и вручили мне результаты, и я привезла их в школу, потому что там мы впервые должны были увидеться после каникул.

Это был ужас. Мы ходили вокруг поля под перешептывания учеников, которые смотрели на нас, и я подавала ему бумаги, словно мы заключали противозаконную сделку. Я не могла даже дотронуться до него. Не могла даже по-настоящему на него посмотреть. Это было мучительно и жестоко. Мы шли рядом, этот ребенок внутри меня, его ребенок, и я даже не могла до него дотронуться. Боже мой, видели бы вы его лицо!..

В тот день я поехала поездом прямо к нему домой, где мы легли в постель, и я плакала и плакала. Потом я села и посмотрела на него. Никогда в жизни не испытывала такой надежды. Это продолжалось всего мгновение. Я была так счастлива в течение этих нескольких секунд, испытала нечто вроде короткого всплеска надежды, радости. Словно все у нас будет хорошо. У нас двоих. Вместе. У нас с ним.

Уилл

Занятия в школе возобновились, и я встретился с Мари во время перерыва на ленч. Она подала мне конверт.

— Это если ты мне не веришь, — сказала она.

Мы медленно шли по длинному кругу, обходя поле.

— Конечно, я тебе верю, Мари. Что бы ты ни захотела сделать. Что бы ни решила, я с тобой. При любых обстоятельствах, — отозвался я, глядя на тонкий листок бумаги.

— Я хочу сделать аборт, — тихо проговорила она. — Прости меня за все это. Но знаешь, у нас все будет отлично. Все будет прекрасно у нас с тобой. В один прекрасный день.

Она остановилась и, повернувшись ко мне, вымученно улыбнулась.

— У нас. Я не дура. Нет, послушай меня. Что бы ни случилось, Уилл. Все это ерунда. Это ничего. Будет ничем. У тебя все будет отлично, что бы ни случилось. Вот увидишь. Поверь мне. Я молодая, но кое-что знаю.

Она подняла руку, словно хотела погладить меня по лицу, но опомнилась и снова пошла вдоль поля.

Прошептала:

— Боже мой, какой у тебя печальный вид. Довольно долго мы шли молча. А потом я сказал:

— Ты все же подумай, Мари. Ради себя. Что бы ты ни захотела сделать, я поддержу любое твое решение. И когда ты будешь уверена, скажи мне.

— Эй, только не надо быть лучше, чем ты есть, ладно? И я уверена.

В один из неудачных дней белый песик Лили, без одной лапы, прохромал по полю, покрытому снегом. Прозвенел звонок, и они ушли с чистыми экземплярами «Когда я умирала».

Было очень рано. Я забыл включить обогреватель и из-под одеяла видел пар своего дыхания в утреннем воздухе. Я заставил себя выбраться из постели, принять душ и одеться. В светлеющем небе висел клык луны.

Я стоял рядом с обогревателем, но никак не мог унять дрожь. Я запер за собой дверь и надел пальто на лестнице.