Недруг

– В порядке. Хотела убедиться, что ты тоже. Я боялась, что вам опять вдвоем там будет неловко. Сегодня мне с ним неуютно.

Все хорошо, говорю я.

– Что-то я не уверена.

О чем ты?

– Через минуту-другую он поднимется, чтобы прервать наш разговор.

Если тебе есть что сказать, говори.

– О чем он тебя теперь спрашивает?

Он рассказывал, как прошел день. Его ни с того ни с сего припахали к работе на заводе.

– Но он, наверное, не все тебе выложил.

Что ты имеешь в виду?

– Утром я не могла ничего рассказать, но я повезла его на завод, чтобы он смог провести со мной интервью. Я беспокоюсь за тебя. – Она отходит от окна и понижает голос. – У меня плохое предчувствие. Я не рассказывала всего. Мне нельзя. Он может нас прямо сейчас прослушивать. Но я считаю, это несправедливо по отношению к тебе.

Я прекрасно себя чувствую, говорю я.

– Ты не понимаешь. Ты что, не слышал, что я сказала? Тебе не обязательно все время сидеть и беседовать с ним. Это неправильно. Вся эта история не об этом.

Значит, вот что я делаю. Просто делаю все, о чем он меня просит.

Ну так разве он приехал не собирать информацию, спрашиваю я, которая пойдет на пользу тебе и мне? И вообще, у меня словно второе дыхание открылось. Чувствую бодрость и силу, чувствую…

Я шагаю ближе, кладу руку ей на бедро. Она снова отворачивается к окну.

Не знаю, чего ты от меня ждешь. Не могу уйти с чердака, пойти лечь и отдыхать, когда захочу, как ты это делаешь. У меня есть обязательства. Улетаю-то я. Мне многое надо успеть перед отъездом.

– Знаешь, забудь, – отрезает она. – Не знаю, зачем тебя позвала. Забудь.

Тогда я пойду обратно, если это все.

– Хорошо. Иди. Уходи. И закрой за собой дверь.

* * *

Я снова на кухне. Раздраженный и озадаченный.

Да что с ней такое? Что за разговоры? Ненавижу, когда Грета такая. Когда она расстраивается, но не говорит, почему. Если что-то случается, она хочет, чтобы я выуживал из нее причину, а это только затрудняет дело и усугубляет ситуацию. Ужасное поведение. Так по-детски. Ей пора повзрослеть. Что за настроения? Подкрались со временем, словно вредные привычки.

Терренс сидит за столом. Бумажная салфетка разорвана на мелкие кусочки. Он отодвигает их в сторону, когда я сажусь. Я знаю, он слышал, как мы спорим наверху. Он пытается это скрыть, ведет себя так, будто смотрит что-то на экране, занят чем-то другим, но я знаю.

– Все хорошо? – спрашивает он.

Конечно.

– Ты уверен?

Да. Так о чем мы? Что ты там говорил? Про завод?

– Я хотел спросить, что ты чувствуешь, когда ты на заводе, но не работаешь.

Я только и делаю, что работаю на заводе. Затем меня там и держат.

– Но я имею в виду нерабочее время. Перерыв или обед. Ты ходишь в столовую?

Нет, говорю я. Почти никогда. Держусь особняком.

– А почему?

Всяко лучше, чем вести пустые беседы.

– А обед? Обедаешь ты тоже в одиночку?

Обычно да.

– Почему? Есть какая-то конкретная причина?

Люди отвратительные, говорю я.

Он поднимает экран, щелкает по нему, – вероятно, включает диктофон.

– Отвратительные?

Я наблюдал за парнями в столовой. Смотрел, как они уплетают сэндвичи. Как хлеб и начинка перемалываются в мерзкую массу. То, что не проглатывалось, застревало между желтоватыми зубами и распухшими деснами. Простите за подробности, но говорю как есть. И это касается не только еды. Я видел, как коллега заснул во время перерыва с открытым ртом. От одного вида мне стало тошно. Такое редко замечаешь. Но однажды я заметил, как один из парней после еды вытер рот салфеткой, потом высморкался в ту же салфетку, затем скомкал и бросил ее на тарелку, и салфетка-шарик стала очень медленно расправляться, как будто хотела, чтобы ее все увидели, и вот тогда я задумался и понял, что наш общий знаменатель – это присущая нам, всем нам, мерзость. Ушная сера, грязь под ногтями, гной. Я видел, как мужчины идут по улице и плюют на землю. И все это мы делаем на автомате.

Я делаю глубокий вдох и понимаю, что Терренс внимательно на меня смотрит.

– Раньше ты об этом никогда не упоминал. По крайней мере, при мне.

Ну, я ведь не сижу и не зацикливаюсь на этом сутками, отвечаю я. Это так… мысли. Просто на работе постоянно с этим сталкиваюсь.

Терренс начинает что-то печатать на своем экране.

Я устал, говорю я. Думаю, мне пора ложиться.

* * *

Теперь Терренс беседует с Гретой. Кто знает, о чем они там болтают. На чердак, как меня, он ее не повел. Они просто сидят на кухне. А я в гостиной. Судя по всему, их беседа разительно отличается от моих интервью.

Я думал, смогу заснуть пораньше, но теперь не получится. Встаю со стула и иду на звуки их голосов. Останавливаюсь в коридоре возле кухни. Слушаю. Они говорят тихо, потому что знают, что я рядом, и я предупредил, что буду спать.

Хотелось бы присутствовать при разговоре Греты и Терренса, видеть, где они сидят, как расположились за столом, но если я войду, они тут же умолкнут. Они хотят побыть наедине. Терренс постоянно старается остаться с Гретой наедине.

– Но так ли мы свободны, как думаем? – спрашивает она.

– Я бы сказал, да, – отвечает Терренс.