Недвижимость

Значит, счастья больше. Но и в это не верится. Молодость несчастна в силу малых своих возможностей. Позже обнаруживаешь, что в мире вообще нет возможностей сделать тебя счастливым. А уж несчастней старости и вовсе ничего не бывает. Поэтому так и тянет схватиться за любую возможность счастья. Счастье – это где сияет пронзительный свет любви? Да. А где тут сияет пронзительный свет любви? Здесь? Да, наверное, здесь… ведь где-то должен! Хвать – а это просто раскаленная конфорка на грязной плите. Каково?.. Разве я не любил? Тысяча лет прошло, а я отлично помню: был четвертый час ночи, поезд отбывал без чего-то восемь, я лежал без сна, и мои губы и щеки пахли духами

Леночки Двиганцевой. Я боялся уснуть, чтобы не потерять этот запах, а вместе с ним – и блаженную память о том, как мы говорили и целовались, и меня переполняла нежность к ней, продрогшей, но не хотевшей меня покинуть в эту ночь перед расставанием. “А знаешь, – сказала она. – Я всегда на школьные встречи ходила как на сватовство. Как будто знала, что так и будет!” Я целовал ее мягкие губы, удивляясь, почему не признался раньше. “Мне остался год, – сказал я. – Потом мы поженимся”. Она засмеялась. “Это и правда совсем недолго, – сказала она. -

Смотри: сейчас февраль, потом март, апрель, май, июнь…” – “В июле я приеду, – перебил я. – Я уже договорился насчет преддипломной”. – “Ну вот… В июле ты приедешь… потом сентябрь, октябрь…” – “До зимы, – счастливо подхватил я. -

Зимой каникулы, а потом уже в мае – раз, и готово!” Она спокойно поцеловала меня и сказала: “Ну и хорошо. Это правда совсем недолго”. Утром я уехал и вернулся через несколько месяцев, как обещал, когда пришло время практики, но с Леной Двиганцевой уже не…

Я отпустил сцепление и рывком бросился догонять рванувшую с места “Волгу”. Что-то наконец где-то лопнуло. Плотину прорвало.

Поток машин покатился к площади, я последним успел выскочить под гаснущий зеленый, увернулся от бешено сигналящего “мерседеса”, сунулся между двумя джипами… тут переключился второй светофор!.. давай, Асечка, давай!.. погнали, погнали!.. И мы вырвались на простор Ленинградки!..

Через пять минут я щелкнул замком и включил свет в прихожей.

За дверью Анны Ильиничны послышался частый нарастающий топот, похожий на работу хорошего барабанщика, потом дверь с треском распахнулась – и Дениска замер на пороге, растопырив руки, вывернув ладони так, словно ждал проверить, не идет ли дождь, и улыбаясь недоверчиво и радостно:

– Севгей! Севе-е-е-ежа!

– Привет тебе, – сказал я. – Как живешь?

– Пойдем игвать в “монополию”, – предложил он, сосредоточенно хмурясь. – Много домов, заводов…

– Нет, нет, нет! – Анна Ильинична тоже выступила из комнаты. -

Мы уходим, Денис. Да? Нас мама ждет. Добрый вечер.

– Добрый вечер, – ответил я. – Вот видишь, братан. Вам пора.

Дениска, будто свеча, на которую пахнуло адским жаром, весь оплыл, одновременно скручиваясь в коленках, с легким шлепком приник к двери как распятый и сказал, запрокидывая ко мне голову:

– Ну вот. Опять.

– Пойдем ко мне на пять минут. Хочешь? Анна Ильинична, можно на пять минут?

Дениска воспрял.

– Телефон звонит не переставая! – сообщила между тем Анна

Ильинична, делая страшные глаза и прикладывая пальцы к вискам. -

Просто не переставая!

– Дикие люди, – сказал я. – Да вы бы у себя выключили.

– Я и выключила! Что вы! Что вы! Это же совершенно невозможно!

Анна Ильинична была женщиной чрезвычайно впечатлительной и благовоспитанной – из тех, что даже в слове “сортировка” способны усмотреть некоторое неприличие. Но это бы полбеды. Беда была в ее маниакальной чистоплотности – так, например, яйца перед варкой она мыла с мылом. Я ждал, что она сейчас снова заноет о том, будто нашла пятнышко на раковине или мусоринку на полу, поэтому сделал попытку пойти восвояси, однако она меня остановила.

– Сергей, вы ведь по недвижимости? – спросила она, затем нацепила очки и уставилась, ожидая ответа.

Я кивнул.

– Дело вот в чем. У моей племянницы есть квартира. Там сложная ситуация. Видите ли, она…

Мне не хотелось ее перебивать, и все же, мгновенно положив на одну чашу весов ее справедливое неудовольствие, а на другую – удовольствие вникать в ее путаные и наверняка фальшивые разъяснения, я приложил руку к груди и воскликнул:

– Анна Ильинична! Я вас умоляю, не рассказывайте мне ничего об этом! Вы что-нибудь обязательно напутаете… верно? Пусть она мне сама позвонит – и мы все разложим по полочкам.

Осекшись на полуслове, Анна Ильинична вскинула голову, затем горделиво сдернула с носа очки… а затем Денис завопил от моей двери:

– Ну сково, что ли?!

– Пять минут, – строго сказала ему Анна Ильинична. – Слышишь,

Денис? И мы уходим.

Я отпер дверь и включил свет. Денис забрался в кресло. Сам я вынул из холодильника банку пива и тут же щелкнул крышечкой. А ему протянул большую сушеную инжирину.

– Это пиво? – спросил он жуя.

– Пиво.

– Я знаю. Я пил. Сладкое?

– Горькое.

– Непвавда.

Я пожал плечами.

– Дай попвобовать.

– Сопливым не положено.

– Ну ка-а-а-апельку!

Я обмакнул палец.

– Открой рот.

Он зажмурился и высунул сладкий инжирный язык. Я стряхнул каплю.