Неестественные причины. Тайна Найтингейла

И о чем все они думали? Может быть, о Фэллон. Вряд ли в больнице остался хоть один человек, начиная от врачей-консультантов и кончая палатными уборщицами, кто не знал бы уже, что еще одна ученица из Дома Найтингейла умерла при таинственных обстоятельствах и что вызваны сыщики из Скотланд-Ярда. Наверное, смерть Фэллон была сегодня предметом разговоров за большинством столиков. Но это не мешало людям обедать или продолжать свою работу. Так много было дел, так много других важных забот и так много слухов. И не просто потому, что жизнь должна продолжаться: в больнице эта избитая фраза обретала особый смысл. Жизнь продолжалась под действием движущей силы рождения и смерти. Поступали плановые больные; кареты «скорой помощи» ежедневно изрыгали новые порции людей в тяжелом состоянии; вывешивались списки тех, кому предстояла операция; покойников одевали и укладывали в гроб, а выздоровевших выписывали домой. Смерть, даже внезапная и неожиданная смерть, была более привычна для этих юных учениц с цветущими лицами, чем даже для самого опытного пожилого сыщика. И вообще, смерть вряд ли могла потрясти их. Либо ты примиряешься со смертью на первом курсе, либо отказываешься от мысли стать медсестрой. Но убийство? Это совсем другое дело. Даже в этом ожесточенном мире люди все еще испытывали животный страх перед убийством. Но сколько человек в Доме Найтингейла на самом деле верили, что Пирс и Фэллон были убиты? И присутствия чародея из Скотланд-Ярда с его свитой будет недостаточно, чтобы поверить в это странное предположение. Существовало слишком много других возможных объяснений, и все — гораздо проще и правдоподобнее, чем убийство. Дэлглиш может предполагать что угодно — надо еще доказать это.

Склонившись над тарелкой, сестра Ролф без всякого энтузиазма начала разделывать на мелкие кусочки свою камбалу. Ей совсем не хотелось есть. Густой запах еды стоял в воздухе, заглушая аппетит. В ушах звенело от шума. Непрерывный, сплошной поток невнятной разноголосицы, в котором с трудом можно было различить отдельные звуки.

Рядом с ней, повесив аккуратно сложенный плащ на спинку стула и плюхнув у ног бесформенную гобеленовую сумку, которая всюду ее сопровождала, сестра Брамфетт поглощала паровую треску с соусом из петрушки с такой воинственной напористостью, словно ее возмущала необходимость есть и она изливала свое раздражение на еду. Сестра Брамфетт неизменно брала паровую рыбу; и сестра Ролф вдруг почувствовала, что не сможет больше вынести еще один обеденный перерыв, глядя, как Брамфетт ест треску.

Она напомнила себе, что никто ее к этому не принуждал. Ничто не мешало ей поменять место, ничто, кроме странного оцепенения воли, из-за которого сделать такую простую вещь, как перенести поднос на три фута в сторону, к другому столику, казалось невозможным, бесповоротным шагом, ведущим к гибели. Слева от нее сестра Гиринг, оставив на потом тушеную говядину, резала треугольный кусок капусты на аккуратные квадратики. А начав наконец есть, она будет с жадностью запихивать в себя еду, точно прожорливая школьница. Но всякий раз этому предшествовала такая разборчивая и вызывающая слюноотделение подготовка. Сколько раз уже сестра Ролф подавляла в себе желание сказать: «Бога ради, Гиринг, перестань ковыряться и ешь!» И когда-нибудь, несомненно, она это скажет. И тогда про еще одну пожилую непривлекательную старшую сестру скажут: «Она становится неуживчивой. Наверное, возраст сказывается».

Она уже подумывала о том, чтобы перебраться жить в город. Это разрешалось и было ей по средствам. Покупка квартиры или небольшого дома была бы лучшим вложением денег перед уходом на пенсию. Однако Джулия Пардоу отвергла этот план несколькими равнодушными, уничтожающими замечаниями, брошенными, словно холодные камешки в глубокую заводь ее надежд и планов. У сестры Ролф до сих пор стоял в ушах этот звонкий детский голосок:

— Жить в городе? Зачем тебе это? Мы не сможем так часто видеться.

— Сможем, Джулия. И с гораздо большей уверенностью, что нас никто не увидит, ничем не рискуя и не пускаясь на хитрости. Это будет уютный симпатичный домик. Тебе понравится.

— Но тогда ведь нельзя будет проскользнуть наверх, чтобы увидеться с тобой, когда мне хочется.

Когда ей хочется? Хочется чего? Сестра Ролф безнадежно старалась отогнать от себя вопрос, который никогда не осмеливалась задать.

Она знала характер этой дилеммы. В конце концов, не она одна с ней сталкивалась. В подобных отношениях всегда один любил, а другой позволял любить себя. Только так и можно сформулировать жестокий закон страсти, от каждого по способности, каждому по потребности. Но не была ли она слишком эгоистична или самоуверенна, надеясь, что берущий понимает цену того, что ему дают; что она не тратит понапрасну свою любовь на неразборчивую и вероломную обманщицу, которая наслаждается, когда и с кем хочет? Она сказала:

— Ты, наверно, смогла бы приходить два-три раза в неделю, а может быть, и чаще. Я буду жить неподалеку.