Неестественный отбор

– Теперь на себя пеняйте, – покачала головой медсестра, подошла к стеклянному шкафу с лекарством и начала там что-то перебирать.

Тем временем Дюдяев уселся за облупленный деревянный столик писать посмертный эпикриз. События прошлой ночи мелькали в его голове, как кадры из кинофильма, но сейчас он думал об опытном хирурге их районной больницы Кирпе, так несвоевременно поехавшем в Турцию по путевке фармацевтической фирмы. А теперь неизвестно, чем вся эта история закончится: дамочка наверняка пришла из такого мира, где за ошибки по головке не гладят.

«И какого черта она лазила по нашему району, да еще ночью?”- недовольно размышлял Дюдяев, быстро заполняя лист бумаги каляками-маляками, которые в быту еще называют «почерком врача». Он поднял голову и спросил Валю, все еще возившуюся у стеклянного шкафа:

– Кто ее сюда привез?

– Парень какой-то… Ехал Калиновкой, смотрит – машина врезалась в дуб на развилке.

– И где тот парень?

– Та сразу и чкурнул!… Говорит: у меня жена в городе рожает, а я здесь вожусь неизвестно с кем. Хотел не останавливаться, а потом решил, что это ему испытание с небес, и если он бросит ее на произвол судьбы, то еще жена его не родит как следует…

Знал Дюдяев эту Калиновку… И дуб знаменитый на развилке – тоже знал. Не один веночек на том дубе висит, а теперь еще один прибавится…

– Родственникам сообщили?

– Бог его знает… мобильник в ее сумке они не нашли…

– Кто это „они”? Разве тот парень был не один?

– Охранник с базара ему помогал, а потом и милиция подъехала…

Дюдяев дописал посмертный эпикриз и посмотрел на квадратные настенные часы. Время двигалось медленно… Утомленными глазами он обвел приевшийся интерьер: несколько железных кроватей, стеклянный шкаф с лекарствами и допотопные пластмассовые махины грязных серо-коричневых цветов. Опутанные трубками и разноцветными проводами, эти одоробла были, вероятно, предназначены спасать человеческие жизни. На подоконнике возвышался светло-зеленый столетник, воткнутый в старую облезлую эмалированную кастрюлю с сухой потрескавшейся землей. А рядом – нежная полузасохшая лилия доживала свой век в коричневом горшке.

Офтальмолог вышел к фойе, уселся в твердое кресло и в который раз за эту ночь задумался. Руки его чесались вскрыть тело немедленно, но это – работа патологоанатома, который появится только в девять часов. Услышав на улице шорох, он вскочил, подбежал к окну и под голыми ветками разлогих дряхлых деревьев, на которых еще кое-где трепыхались мокрые красно-желтые листья, увидел милицейскую машину, рядом с которой беседовали знакомый ему капитан милиции и какой-то рослый седоватый мужчина в джинсах и кожаной куртке. «Родственник, – догадался дежурный врач. – „Держите пенсне, Киса, сейчас начнется!».

Пока капитан с незнакомцем подымались на второй этаж, Дюдяев метнулся в свой кабинет, лихорадочно набрал домашний номер главврача и спросил можно ли везти тело на вскрытие. Выдержав небольшую паузу, Семенова, наконец, распорядилась: «Звони Смидовичу – пусть бегом бежит».

2.

Сквозь сон он услышал мелодию Морриконе из кинофильма «Профессионал» и по мотиву догадался, кто его беспокоит. Поднял голову, щелкой слипшегося глаза посмотрел на будильник, стоявший рядом на шкафчике, и снова бухнулся на подушку.

И чего ей надо в шесть утра? К черту… Перевел телефон на беззвучный режим, затолкал его подальше под подушку и собрался еще немного подремать.

Комнатка, в которой лежал мужчина, была меблирована в спартанском стиле. Некрашеные стол со шкафчиком, книжки на расшатанной этажерке, топчан, грубый стул с высокой спинкой, на которой небрежно висела поношенная одежка – вот и вся примитивная обстановка. Однако отсюда было удобно контролировать жизнь двухэтажной дачи. В спальню наверх он подымался только тогда, когда приезжала жена, да и то с полночи сматывался в свое насиженное логово, которое сосед Марек насмешливо называл «будкой прораба».

Сон не возвращался… И покрутившись еще минут двадцать, он по-молодецки соскочил с топчана, оделся и, покряхтывая, вышел во двор.