Нефертити

— На два дня возьму, — вздохнув, согласился Шуад, заинтересовавшись луком, вымоченным в кислом вине, который гасит любые душевные обиды.

— Азылыка не знаешь? — плетясь за бывшим жрецом, сразу же спросил хетт.

— Кого? — не понял Шуад.

— Азылыка.

— Нет.

Имя же того важного царедворца, чьим дядюшкой является мерзкий кассит, у Вартруума напрочь вылетело из памяти. Но пока оракул не хотел тревожить своего важного хозяина такими расспросами. Сейчас главное найти кров и стол. И ещё волхва тревожило молчание Хаттусы. Озри не мог не получить его знаки бедствия и наверняка известил о них Суппилулиуму. И вождь уже принимал окончательное решение. Так было всегда. Неужели правитель отказал ему в помощи? Вот что его тревожило больше всего.

3

Суппилулиума кряхтел под крепкими руками растирщика, который, втирая целебные мази в кожу, с такой силой её оттягивал, что временами из груди царя хеттов вырывался мощный глухой стон, сотрясавший все комнаты дворца. Так продолжалось вторую неделю. Днём самодержец всё время был с войском, проводя смотры и учебные манёвры, потом отдавался в объятия мойщикам, растирщикам и засыпал, иногда не успев поужинать.

Вот и сейчас через полчаса он уже похрапывал на дубовой скамье, отказавшись перейти на более мягкое ложе, ибо с детства был непривычен даже к войлоку, предпочитая спать на жёсткой земле. Однако ещё через час самодержец вдруг поднялся, искупался в бассейне, призвал слуг, быстро одевших его, а расторопные повара тотчас принесли зажаренную кабанью ногу, и он жадно накинулся на еду, повелев позвать оракула.

Проклятая болезнь долго держала его в своих когтях, то отпуская, то неожиданно приковывая снова к постели. Порой смерть стояла у изголовья, и все считали дни до кончины. Но вождь диких хеттов выкарабкался. Изнурительными упражнениями правитель Хатти сумел-таки выгнать из себя злой дух неведомой порчи и восстановил силы. Не удалось избавиться лишь от красных гнойничков на щеках, и ремесло придворного брадобрея так и оставалось самым опасным в царстве хеттов. Но самодержец уже не обращал на них внимания. В нём появилась прежняя резкость и стремительность, и первые сановники, осмелев за время болезни властителя, мигом присмирели, головы не поднимали, пока царь их о чём-нибудь не спрашивал, ходили на цыпочках, разговаривали шёпотом и планов не строили.

Властитель ещё расправлялся с жёстким кабаньим мясом, какое любил больше всего из-за его особого терпкого запаха, когда появился Озри. Суппилулиума махнул рукой, прося подойти поближе. Оракул приблизился, склонив голову, некоторое время слушая лишь глухое чавканье вождя. Наушники давно уже донесли ему о начавшемся ещё во время его болезни пьянстве прорицателя, и сейчас, взглянув на него, царь заметил и тёмные круги под глазами, и красные прожилки, выступившие на кончике носа, и невыносимую тоску во взоре. Повелитель бросил кость на поднос и, выпив полкувшина вина, объявил:

— Ещё раз услышу о твоём пьянстве — повешу без объяснений! Прощаю лишь потому, что отношу сие гнусное падение за счёт великого горя, каковое овладело всеми вследствие моей болезни. Но я выздоровел! И все рядом со мной должны быть здоровы! Все! Круглые сутки! Я понятно говорю?

— Несомненно! Я в точности всё исполню, ваше величество, — вытянувшись, пробормотал Озри.

— Что «в точности»?! — недовольно взревел вождь, услышав в этих словах язвительную насмешку. — Хватит прикидываться глупым и раболепным! Вы не на боевом смотре! Ну что там с нашим дурачком, как его...

— Вартруум, — подсказал оракул.

— Не важно, что с ним?! Так и сгинул у касситов в плену? Не сомневаюсь, что Азылык его туда засунул, пожалев сопляка! А что Азылык? Он не на службе у этого... четвёртого, пятого... Ну, кого я поздравлял с восхождением...

— Эхнатон. Первый, судя по всему.

— Какой ещё Эхнатон? Он же Аменхеп или Амонхеп, чья сейчас правит династия?

— Он прозывался Аменхетеп Четвёртый, но теперь принял новое имя — Эхнатон и, кстати, переехал в новую столицу, которую выстроил заново посредине между Фивами и Мемфисом и назвал Ахет-Атон, — монотонно докладывал оракул. — Он ввёл нового бога, Атона, одного, упразднив всех остальных...

— Что?! — прорычал Суппилулиума. — Каков смельчак! Я бы не отважился богов свергать! Надо же... И что, Фив уже нет?

— Фивы остались. Многие не поехали за фараоном, объединившись вокруг прежнего Верховного жреца. Они против Атона, но открыто поднять бунт не осмеливаются. Почти половина богачей не покинула старую столицу.

— Это нам на руку! — обрадовался царь, и большие глаза на тёмном, покрытом гнойниками лице вспыхнули хищным огнём. — Почему же ты мне об этом не докладываешь?!

— Мой доклад уже неделю лежит у вас на столе, а встретиться с вами я не мог, поскольку вы весь день проводите с войском...

— Хорошо, — оборвал его властитель. — Где Азылык? На службе у фараона?

— Нет, и не знаком с ним.

— Вот как? — Суппилулиума на мгновение задумался. — Так, а где наш дурачок? По-прежнему выгребает навоз из конюшен?

— Нет, он сбежал.

— Вот как? Надо же! И скоро явится пред светлые очи?

— Нет, он вернулся в Фивы.