Нефертити

— Если б я был в этом уверен, я бы пришёл на помощь твоему отцу, клянусь тебе! Ты думаешь, мне приятно наблюдать, как этот дерзкий пёс, Суппилулиума, опустошает наши колонии, за счёт которых мы всегда богатели! Ты думаешь, мне приятно?! — побагровев и сжав руки в кулаки, закричал фараон. — Твой отец это понял и сделал всё, чтобы остановить подлых тварей! И хоть как-то спасти нас всех! Он был удивительный человек, твой отец, я только сейчас это понял... Мягкий, добрый, даже беззащитный, но необыкновенно мужественный. Он мог спастись, но не сделал этого. Как ты думаешь, почему?.. Он защищал нас. Тебя, меня, нашего ребёнка, свою последнюю дочь и свою жену. Хоть он и не был великим воином...

— А разве ты бы так не сделал? — помолчав, спросила Тиу.

— Нет.

Жена с удивлением взглянула на него.

— Я не храбрый, Тиу. Я — добрый, рассудительный, сластолюбивый. Не знаю, хорошо это или плохо? Наверное, хорошо. Но я такой. Мой прадед покорил много стран. Возможно, мой сын вернёт всё потерянное мною, и я был необходим лишь для того, чтобы вместе с тобой породить его. Каждый проживает только свою жизнь. Когда же человек пытается примерить чужую, боги сурово наказывают его за это. Я это знаю и не хочу нарушать небесные законы.

В ту ночь они лежали вместе, и напрасно Ов кружила вокруг спальни мужа, прислушиваясь к сладким вздохам, доносящимся оттуда, и сердце её разрывалось от горя. Она знала, что век любимой супруги фараона недолог. Едва властитель потеряет к ней интерес, она поселяется в гареме и живёт наравне с остальными жёнами и наложницами. И никто не знает, вспомнит ли вообще о ней фараон.

Проснувшись поутру, Аменхетеп открыл глаза и долго лежал, размышляя о том, что ему приснилось. А сон привиделся яркий, он не забылся, а, распадаясь на отдельные картинки, продолжал мелькать перед глазами. Фараон увидел себя выходящим на берег Нила. Следом за ним к воде вышли семь тучных, неповоротливых коров и стали пить воду. Ещё через мгновение появились семь тощих коров. Они приблизились к отяжелевшим и вдруг, издав воинственный рык, набросились на тучных коров и стали их пожирать. Клочья мяса летели в стороны, жёлтая вода Нила окрасилась кровью. Фараон от страха не мог сдвинуться с места, наблюдая за этой расправой. Вскоре тощие коровы поглотили тучных, не оставив даже хвостов, однако толще от этого не стали. Фараон, наблюдая за этим невероятным зрелищем, хотел закричать в ужасе, но тотчас проснулся.

Весть о захвате Митанни быстро разнеслась по Фивам. Египтяне, давно не знавшие войны, были взбудоражены и напуганы. Фараон молчал. Тогда Неферт объявил всем, что будет сутки, не сходя с места и не принимая глотка воды, стоять на коленях в Карнакском храме перед статуей Амона-Ра и просить о заступничестве. Многие последовали его примеру, народ просил и фараона присоединиться к Верховному жрецу, но Аменхетеп отказался, сославшись на нездоровье.

Более всего его беспокоил сон, и властитель призвал к себе всех волхвов и оракулов. Они собрались, государь рассказал им сон и попросил мудрецов разгадать его. Они единодушно сошлись в том, что сон вещий, но разгадать его полностью не могли. Все понимали, что цифра «семь» обозначает некие сроки: семь дней, семь недель, семь лет, однако прорицатели никак не могли понять, почему одни коровы пожирают других, ведь они не являются хищниками? В снах любое нарушение природных закономерностей и есть их смысл и разгадка, но тут самые тонкие и проницательные умы Египта встали в тупик.

— Может быть, это семь лет будущей войны, когда «худые коровы», то есть воины хеттов, будут пожирать наши «тучные» боевые порядки? — робко проговорил старейший оракул Хаарит, самый уважаемый провидец в окружении фараона. До последних дней он был первым среди волхвов и гадателей, но, предсказывая нашествие Суппилулиумы в Митанни, он ошибся на целых два дня, и Аменхетеп, рассердившись, перестал выделять его среди других и доверяться только ему. Остальные же увидели в этом знак судьбы: место первейшего освободилось, и они всячески старались угодить властителю. А молодые прорицатели настолько осмелели, что теперь открыто оспаривали мнение Хаарита, да и сам старейшина словно потерял уверенность в своём даре.

Аменхетеп похолодел от этого предсказания. Больше всего на свете он боялся вторжения Суппилулиумы, несмотря на то, что и колесничные войска, и египетская конница и числом, и выучкой превосходили пока все боевые соединения всех близлежащих государств.