Нефертити

— Вот настоящий провидец! — ткнув в него пальцем, громко провозгласил Суппилулиума. — Ибо, когда цари возвещают истину, даже оракулы умолкают, и им ничего не остаётся, как погрузиться в сон!

Все пребывали в панике, втайне перешёптываясь о том, что новый поход грозит им погибелью, однако никто не знал, как остановить страшные приготовления. Вся страна на какое-то время превратилась в военный лагерь, и казалось, переменить ничего не удастся. Почти каждый день самодержец вызывал к себе то одного, то другого полководца, интересовался ходом приготовлений, сам надзирал за выучкой новобранцев, требуя ужесточить натаску. Суппилулиума повелел выбросить деревянные мечи и поединки устраивать на боевых, дабы рука привыкала держать их вес, нарабатывалась отвага и осторожность. Все удивлялись неуёмной энергии самодержца, он носился на своём коньке, как юноша, словно и не было изнурительных походов и жестоких боёв.

Государь радовался ещё и тому, что пропал голос Азылыка. Уже три месяца он не слышал его, и вождь решил, что один из его воинов разыскал прорицателя и обезглавил непокорного. Однако никто не появлялся, впрочем, об этом повелитель почти не задумывался: страсть к мщению и желание стать властителем мира не давали ему покоя. Но однажды утром уши вдруг заложило, послышался хрипловатый смешок, и Азылык привычно произнёс:

— Ни одного из тех сорока воинов, кого ты послал за моей головой, в живых не осталось, и зря ты их поджидаешь. Может быть, ещё подошлёшь? А то мне скучно! Я ем, сплю, пью сладкое вино, а вот занимательных игр нет. Или ты скоро сам заявишься? Натаскал своих новобранцев? Это хорошо, что они сражаются на боевых мечах, да по-настоящему. Многих ещё до похода порубят! — прорицатель засмеялся, а Суппилулиума взвыл от ярости. И тотчас жуткая боль расколола мозг, он резко поднялся из-за обеденного стола и сразу же рухнул на пол.

Лекари уложили его в постель, долго не понимая причин возникновения столь сильных головных болей. Прошло два с половиной месяца, прежде чем помощь оракулов и знахарей — а их созвали отовсюду, дабы вылечить властителя, — смогла погасить болевые вспышки. Все сошлись во мнении, что «чёрному касситу», как иногда ещё называли Азылыка, удалось подчинить себе некоторые центры сознания правителя, и попытались с помощью заклинаний, молитв, снадобий и жертвоприношений освободить его от злых чар. Боли снять удалось, но правитель чувствовал себя плохо.

Лишь самый молодой из оракулов вождя хеттов Вартруум, родившийся на окраине Хаттусы, неодобрительно отнёсся к таким попыткам волхвов избавить царя от недуга.

— Даже глупец поймёт, что причина болезни нашего вождя в той порче, которую навёл на него чёрный кассит! Не устранив его, мы не излечим государя! Почему же мы обманываем друг друга и нашего властителя?! — воскликнул он, и в его узких глазах вспыхнуло пламя. — Или вы по-прежнему боитесь оракула?!

Он поджал тонкие губы и оглядел волхвов. Но все молчали. Тогда Вартруум сам вызвался вступить в поединок с Азылыком. Но его заявление никто всерьёз не принял. Из сорока двух гадателей Хатти большинство были выходцами из Финикии и Палестины. Этот список продолжили несколько ливийцев, двое ассирийцев, алзиец, микенец, кассит Азылык и единственный хетт Вартруум. Случайное возвышение кассита всеми воспринималось болезненно, но спорить, а тем более сражаться с ним никто не решался, слишком тот был могущественен и талантлив. Смиренно молчал тогда и молодой прорицатель, поддакивая первому придворному волхву и не смея ему противоречить. Однако кассита не любили, а потому его изгнание все приняли с радостью, но и ныне мериться с ним силами прорицатели не жаждали. Вызов Вартруума был встречен усмешками. Но когда тот потребовал неотлучно находиться рядом с государем, днём и ночью, эту просьбу сочли дерзкой и молодому прорицателю отказали, ибо после бегства Азылыка пост первого гадателя перешёл к старейшине — финикийцу Озри. И это многих устраивало. Ему единственному доверили надзирать за выздоровлением властителя. Вартруум вспылил, обвинил своих собратьев в измене, но в тот же день был удалён из круга придворных оракулов. Протестовать он не осмелился, в Хаттусе проживало много его родственников, на кого могли бы пасть кары оракулов, объяви он им войну. Сам же Суппилулиума ничего об этих разногласиях не знал, ибо с яростью воина боролся с дикими приступами головной боли.