Неформал

А потом я возьми и ляпни, что Джокер, по-видимому, из семьи конви. И все сразу замолчали. А Длинный мотнул головой и тихо так сказал:

— А знаешь, Шурыч, конви ведь тоже люди. Я их не знаю, и ты их не знаешь, как их можно за что-то осуждать? И кто знает, поставь их рядом, конви этих и Ромберга, кого бы ты выбрал?

Вот за это я и люблю Длинного, за то, что он всегда может все точки над «i» расставить. И всегда так: прямо тютелька в тютельку… Прямо все, как есть…

Но тут Серега и спрашивает, мол, все это так здорово Длинный сказал, а как все-таки по поводу терактов? Ведь конви мирных людей взрывают. А Длинный вздохнул так и говорит:

— Не знаю я, Серега, но может быть, конви тоже разные бывают, а может быть, это вообще не они все взрывают?

— А кто тогда? — Шнурок и Васька так и подались вперед, послушать.

— Не знаю, — говорит Длинный. — Может, шпионы Североамериканских штатов, а может, китайцы. А может, — тут его голос упал до шепота, — такие как Ромберг, чтобы мы всех боялись и их слушались.

— Да ну брось! — сразу же закричал Серега и руками замахал. — Кому это надо, свой народ взрывать? Да это точно конви, я тебе говорю. Зуб даю! Не может быть такого, как ты говоришь!

Но тут я уже понял, что все мы пьяные, и что надо нам по домам, то есть по койкам, и посмотрел на часы, хоть и расплывалось все перед глазами. Да и разговоры такие разговаривать никому на пользу не шло. Может, сейчас Ромберг сидит в своей пыточной и слушает нас, дураков, а завтра придут комиссары из БНБ и загребут всю компанию.

На часах было три ночи. Хорошо, что сегодня дежурит лидер Натали, а то другие давно бы нас разогнали, еще и докладную бы накарябали. Но вставать-то нам все равно надо было в семь утра, а спать осталось четыре, и мы потихоньку расползлись по своим комнатам и кроватям…

…Утром мы с Длинным расстались. Я в школу пошел, а он в комнате остался. За ним батя должен был приехать в десять. Ну обнялись мы с ним, похлопали друг друга по спинам, а потом я хотел Длинному цепочку свою подарить, с подковкой. Хвать — а цепочки-то нету. Потерял. Ну, где потерял, теперь уже не найдешь, может, в подземке, может, когда ножиком махал, а может, это плата такая за то, что я вчера живой остался. Но что-то подарить Длинному мне надо было, и я вытащил серебряную цепочку, которую мне Джокер дал, и подарил. А Длинный опять носом зашмыгал, да и я едва-едва сдерживался, как девчонки мы с ним, одним словом. А потом я в школу ушел. Сидел я на уроках, смотрел на наших учителей, слушал всю ту чушь, которую они нам впаривали изо дня в день, про великих Патриархов и про то, какие мы теперь крутые, когда всех победили, и думал, что нет у меня больше друга… Хоть волком вой.

А на второй перемене перед физкультурой ЧП случилось.

…Сначала никто ничего даже не понял. Просто словно прошло что-то такое по коридору, как сквозняк. А потом стало слышно, что где-то бегут, и сквозь стены уши такой пронзительный крик резанул: — Димку убили!

И в классе вдруг тихо стало. Замолчал Серега, который бубнил что-то у доски, затихли девчонки у окна, всегда они там шушукались, даже когда учителя на них орали, просто спасу никакого от них не было, и даже, кажется, все мухи, сонно жужжавшие на окнах, тоже замолкли. А потом снова как резанет по ушам:

— Димку убили! — и опять, уже другой истошный голос:

— Шнурка замочили!

А я даже забыл, что Шнурка Димкой зовут! Как же так? Всегда ведь знал, а тут — как из головы вылетело! И тут меня словно кто ударил, подхватился я, а вместе со мной еще пятнадцать человек класса. Как вылетел в коридор, не помню. Помню только, что из других классов тоже все бежали, а потом я на заднем дворе оказался. Охранник уже был там и махал руками, орал, что туда нельзя, но такую массу народу разве удержишь? Как они нас не затоптали, я не знаю. Толпа — сила: ни ума, ни совести, одни инстинкты. Ну тогда я как заору:

— Бобма! Под ним бомба лежит! Щас рванет!

Они и назад бросились так же быстро, как сюда прибежали. Но недалеко, там ведь новые ученики сзади подпирают. Всем охота посмотреть, как выглядит мертвый Шнурок, чтобы было потом чем малолеток по вечерам пугать. Но тут как раз все лидеры подоспели и учителя, и директор прибежал и сразу орать начал, короче, оттеснили толпу. А мы с вохровцем рядом стоим, и вохровец глядит на меня даже благодарно. А я и не смотрю на него, я на Шнурка смотрю. А он маленький такой, словно ему не четырнадцать, а только десять лет, в пыли лежит. Лицом в газон уткнулся, в траву, значит, зеленую. А в траве одуванчик растет. Конец августа, а он желтый, этот одуванчик. А еще под Шнурком пятно черное расплылось. А на курточке его, прямо на спине, лежит цепочка. Золотая такая цепочка, с подковкою. Моя цепочка. У меня и без этого ноги ослабели, а тут и вовсе чувствую, земля куда-то в сторону едет. Вохровец этот посмотрел на меня и говорит:

— Шел бы ты отсюда, парень, а то белый весь.