Неформал

Ну я сел рядом с ней прямо на бетон, смотрю, как она спит. А она хорошенькая такая… Вообще, она красится. Сильно. Иногда такое намалюет, что поди разбери, где у нее что. Еще волосы распустит, так что и лица-то не видно, одни глаза черные сверкают. И на руках много-много браслетов. Но один раз я с ней столкнулся в душевой и в первый раз тогда увидел без грима этого дурацкого. В халатике. Волосы влажные и пахнет нежным каким-то мылом девичьим, наверное, ей все-таки присылали из дома. И понял я тогда, какая она на самом деле! Красивая…

Вот и сейчас косметики на ней почти нет.

Кожа нежная, тонкая, а на лбу у самых волос — пушок золотистый. Ресницы длинные, брови почти не выщипаны. А волосы темные, тяжелые, как у цыганки, повязаны красной банданой с узорами, а носик такой задорный, и губы пухлые. Хорошо, что без помады. И вся она такая нежная, худенькая, кожа аж светится, и замирает где-то в горле все. Я ее сначала поцеловать хотел, а потом передумал. Во-первых, не очень-то умею. А во-вторых, пусть спит. Я рюкзак, который она принесла, к себе подтянул, замок расстегнул, стал вещи из него выкладывать да по карманам шарить. А там, в верхнем кармане ключ лежит от полуподвала! Это его Натали в рюкзак сунула. Видимо, надеялась, что я вернусь. Сверху в рюкзаке ничего особенного, конечно, не было, ну одежда кое-какая, ножик Джокеровский, причиндалы для подземки: фонарик, комбез, и вдруг вижу — там лаймер лежит. Я его вытащил и сразу же понял, что это Длинный мне свой лаймер оставил. На память! А он же обалдеть дорогой, Длинный на него несколько месяцев рефераты половине класса писал. На городской-то школоте можно было деньги сделать. Но еще я сообразил, что про этот лаймер бюреры наверняка не знают, если я его, конечно, сам не запалю, или кто-то не стуканет. Длинного же батя в десять утра забрал, а Шнурка уже в первом часу убили. Открыл я его, хотел включить и тут слышу, Маришка говорит:

— Не включай… Засекут еще.

Голос у нее спросонья чуть с хрипотцой. Повернулся к ней, а она смотрит, и глаза ее близко-близко. Я лаймер опустил и руками бетон под собой нащупал. А она вдруг усмехнулась и говорит:

— Привет…

— Привет! — отвечаю.

— Не включай, — говорит, — лаймер, а то и сюда бюреры набегут.

— Так это же не мой, — отвечаю, — это же Длинного. Они про него и не знают ничего.

— Может быть, и не знают, — отвечает она, — а может быть, знают уже, — а глаза у нее такие серьезные.

А потом она спрашивает:

— Ну что решил? Бежать хочешь или за Димку отомстишь?

А мне зачем с ней дела обсуждать? Опасно для нее это. Но ответить надо.

— Бежать, — говорю, — всегда успеется. Но только без тебя не уйду, — и снова ей прямо в глаза гляжу.

А она вдруг еще ближе ко мне наклонилась, близко-близко.

— Ты что, — говорит, — Шурыч, мне предложение делаешь?

А я говорю:

— Да! Делаю! — и чувствую, как внутри меня что-то радостно так дрожать начинает, словно хвост у щенка, и думаю, что сейчас я ее поцелую и что вообще у нас с ней обязательно все будет. Все-все. Я сделаю так, чтобы было. И никто мне не помешает!

А она вдруг фыркнула.

— Дурак, — говорит, — ты, Шурыч, и пацан еще, молоко на губах не обсохло!

Как будто у нее оно обсохло! Ей пятнадцать лет всего. Ну она встала, словно меня тут и нет, рюкзачок свой маленький взяла, развернулась, чтобы уйти. Но я не дал. Вскочил на ноги, догнал, за руку взял да к себе развернул. И тут мы в первый раз поцеловались по-настоящему. Ощущение, словно лифт оборвался, и мы стремительно несемся с ней в кабине вниз, а шахта никак не заканчивается…

Насилу я оторвался от нее тогда. Как-то понял, что не надо так, не хочу. Все у нас с ней обязательно будет, но не здесь. Да и она опомнилась. Солнце уже почти село совсем, на крыше еще светло было, а внизу смеркается. Оказывается, она мне поесть принесла и даже бутылку пластиковую с чафе — такая дешевая синтетическая бурда вместо чая. А когда я в один присест съел все, что она притащила, — я даже и не разобрал особо, что там было: пирожки какие-то и пицца еще небольшая, — стало ясно, что ей домой пора, то есть в интернат. Не может же она здесь со мной ночевать. Да и лидер Ираида, которая сегодня дежурит, обязательно донесет, если увидит, что Маришка опоздала или что ее нет. Связался я все-таки по лаймеру Длинного с Серегой, выслушал, как всегда в таких случаях бывает, целый вагон рекламы всякой, а потом мы с Серегой решили, что я Маришку до общаги провожу, а там он ее с пацанами с нашего класса встретит, чтобы Чика или белобрысый не докопались.

А потом я ее провожать пошел. Топали мы с ней вместе по улицам города, и улицы все вокруг вроде были привычные, но вдруг я, знаете, понял, что где-то за этими серыми девятиэтажками, где-то там, далеко, есть настоящая жизнь, и что мы с Маришкой обязательно в эту жизнь прорвемся! А вокруг знаете, пахло так… Я в первый раз за лето внимание обратил. По-особенному пахло. Цветами, нагретым асфальтом, землей… И еще листвой… И фонари так таинственно через деревья светили.