Неформал

— Давай, Шурыч, камни таскать… Мы даже вместе балку не поднимем. Потом похороним, как следует. А если не удастся сюда вернуться, надеюсь, Господь нас простит. На войне, как на войне. Василий был прекрасным человеком и хорошим воином. И мне жизнь не раз спасал, и Абакуму. Упокой, Господи, его душу…

А на меня вдруг такое навалилось! Словно мне кто-то грудь сжимает и воздуху глотнуть не дает. Я уж потом понял, что это и называется — горе…

Камни я таскал на автомате. Ничего не помню. Старик тоже помогал, только он уже совсем старый был, и толку от него было немного. Он то и дело задыхался, на другую упавшую балку присаживался и молитвы читал. А кругом так темно было, тихо и только его голос по коридору в одну сторону разносится. А в другой стороне ведь засыпано все было. А еще я про Абакума думал. Вдруг он все-таки живой остался? Хотя ясно же было: от такого взрыва никто не выжил. Только я и то — не сам. Это все этот препарат, будь он проклят. Очень я тогда жалел, что выжил. Мне так хотелось снова с отцом оказаться, что просто мочи нет…

А потом я следом за стариком пошел. Иду, иду, и тут до меня доходит, что я же ему своего имени-то не называл! Быть может, эти, семейные, которые раньше всех ушли, ему встретились? Я хотел его спросить об этом, а он ко мне на ходу поворачивается и говорит:

— Нет, Шурыч, не встречал я их. А про тебя я и так все знаю.

И тут до меня доходить стало, что это он и есть тот самый отец Евлампий! Почувствовал, видно, что мне не в дугу в этом подземелье и на помощь пришел! А он снова говорить начал:

— Ты, — говорит, — только, Саша, на остальных не обижайся. Есть среди нас воины, а есть и простые люди. А то, что ушли они отсюда и на помощь Абакуму не остались, так на это свои причины есть. Детишки. Вдруг заберут у них детишек, как тебя у твоего папки забрали? А они боятся этого пуще смерти. У них вся жизнь в детях. Да и как повоюешь, если у тебя ртов мал-мала меньше? Вот то-то и оно! Так что ты зла не держи.

— А я не держу, — отвечаю, — я ж сам видел, там маленькие.

— Ну молодец, — говорит.

Тут мы до конца тоннеля дошли, и надо вверх по металлической лестнице лезть. Он снова в углу на какой-то старый ящик присел, отдышаться. А под ногами у нас решетка, куда дождевая вода стекает. А отец Евлампий и говорит:

— Ты, Саша, фонари погаси.

Я фонари выключил, сначала свой, а потом и его, стою рядом, на стену оперся, кругом темно. И слышу вдруг внизу под этой решеткой шаги, а потом и свет увидел. И голоса бюреров совсем рядом.

— Сержант Бергман… Сержант!.. — это кто-то, видать, к своему командиру обратился.

А сержант этот что-то забасил в ответ, я так и не расслышал, что, а потом они дальше протопали, и свет от их фонаря пропал. Мы еще посидели немного в темноте, то есть священник сидел, а я-то стоял, а потом наверх полезли. А там еще один тоннель начинается, больше первого. А мне до этого все равно было, куда идем, а тут я все-таки спросил.

— На юг, — говорит мне отец Евлампий. — от центра подальше. Там нехорошо сегодня будет.

А что нехорошо так и не сказал.

Я его снова спрашиваю:

— А мы от этих уйдем, да?

А он мне отвечает:

— Нет, — говорит, — Шурыч, не уйдем, минут через сорок мы с ними встретимся. Только ты не бойся. Все хорошо будет, я тебе слово даю.

И говорит он так, что не верить ему никак нельзя, потому что я же понимаю, что он специально пришел, чтобы мне помочь. А откуда он об этом узнал? Неужели от… от Бога?..

Это же уму непостижимо!

А потом сверху где-то далеко-далеко зашумело, и я понял, что мы под пятым транспортным кольцом проходим. Я думал, что вот-вот уже придем, мы и так уже далеко ушли, а священник все идет вперед и идет, и почти не останавливается. Несколько раз мы поднимались, а потом спускались, а один раз пришлось даже брести по колено в воде, отец Евлампий только полы своей одежды подобрал и ничего, шел так впереди довольно бодро. У него под одеждой этой сапоги были надеты. Потом, конечно, ему отдыхать пришлось. А после мы полезли в совсем узкий лаз, который вел куда-то вверх, я думал, мы, наконец, на поверхность вылезем, но не вылезли. Мы, видать, так глубоко под землей были, что до поверхности далеко оказалось. А потом мы, вместо того, чтобы наверх идти, наоборот, по лестнице в узком колодце снова вниз полезли. Спустились и оказались в каком-то коридоре. Коридор странный: пол у него широкий, каменный, а свод полукругом, из кирпича. Мы, пригинаясь, прошли по нему, а потом опять в лаз протиснулись. Тут отец Евлампий меня поторапливать стал, хотя ходок из него тот еще был, я бы без него далеко уже ушел, а он задерживал. Ну я ему тогда помогать стал, как мог, чтобы побыстрее получалось. А он сначала быстрее пошел, а потом остановился, чтобы дыхание выровнять. Мы в этот момент у какой-то железной двери находились. Дверь была ржавая, и вообще не верилось, что она открывается. Он отдышался и сует мне в руку что-то, я глянул, а это ключ большой. Он и говорит мне шепотом, совсем тихо: