Неформал

А потом я понял: Маришку где-то в другом месте должны были держать. У них же в этих психзаведениях изоляторы были для тех, кто только что к ним поступил. Значит, надо искать изолятор! Может, он раньше на цокольном этаже был, а потом, когда здание в землю уходить стало, под землей очутился? Ну спустился я еще ниже. А там лестница узкая, а в подвале перегородок нет, просторно. Только темно очень, и лишь кое-где такой слабый сумеречный свет из окон падает. Даже не из окон — из щелей, потому что окна тоже почти все под землей. А по стенам решетки стоят, словно тут зверинец держали, или словно тут полицейский участок был, как его в старых фильмах показывают. Ну я дальше прошел, до поворота налево, а там снова узкий коридор начался, кругом кабинеты какие-то или склады, а потом снова поворот по кругу, и снова такой же зверинец по обе стороны.

И тут я слышу вроде бы кто-то всхлипывает. Причем, знаете, делает это так, чтобы его никто не услышал. Я бы и не услышал, но только тихо там было так, что каждый звук эхом разносится, да еще пол кафельный и пространство все-таки довольно большое. Но поначалу я радоваться не спешил, помнил я и о Шнурке, и о Сереге, так что ожидал чего угодно. А всхлипы вроде бы прекратились, снова тишина наступила, но я стал внимательнее к этим странным камерам приглядываться, сначала прошелся по левой стороне, а потом и к правой повернул. И вдруг вижу, в угловой камере под лежанкой со сбитыми простынями кто-то прячется. Я сквозь решетку посветил и успел заметить, как этот кто-то ногу под лежанку подтянул, чтобы луч фонаря на нее ненароком не упал.

Ну я остановился и говорю:

— Мариш, это ты?

А в ответ — ни гу-гу. А я прислушался, как следует, и показалось мне, что я даже дыхание ее слышу. Ну я сразу понял, что напугана она до полусмерти, наверное, к ней тоже кто-то приходил, не иначе. А то она давно ко мне бросилась бы.

А я стою и даже придумать не могу, как мне доказать, что я — это я, а не тварь какая-нибудь. Понимаю, что надо сказать что-то такое, чтобы только я и она знали, но, с другой стороны, — если бы я умер да в ад попал бы, разве бы не знали эти твари все, что я про нас с Маришкой знаю? Вообще непонятно, что говорить… Но говорить то что-то надо! Ну я и начал:

— Мариш, я понимаю, тут, наверное, уже приходил к тебе кто-нибудь, про меня, наверное, страсти всякие рассказывали, только ты не верь им. Они не люди, слышишь? Я тебе воды принес, а там, в рюкзаке снаружи, и еда есть. Я случайно живой остался, — продолжаю я говорить, а сам смотрю, вылезет она из-под кровати или нет. — Я в катакомбах в это время был. Ты даже не представляешь, сколько там за это время всего произошло. И бюреры меня к себе таскали, и работать на себя заставили, а потом меня отец освободил, а потом он погиб, а меня отче Евлампий к себе отвел, а потом он сказал, что ты живая еще и велел сюда идти, тебя спасать, а я и сам хотел идти, а он все-все знал и о тебе, и обо мне и благословение нам свое дал… Слышишь? — говорю я так, а сам понимаю — ахинею несу. Что она может понять из сказанного? Что я умом тронулся? Какие бюреры? Какой отец? Она же вообще ничего не знает…

— Ты понимаешь, там, наверху, — начинаю я ей объяснять, — натурально конец света наступил, ну помнишь, его все ждали в последнее время? Помнишь, даже Васька-лысый одно время в подвал продукты таскал, к Апокалипсису готовился? Ну вот он и наступил. Только все не так прошло, как мы думали… Нет там больше никого, всего несколько человек осталось. А остальные исчезли, не знаю, наверное, они все умерли… А еще твари там всякие бегают. Я еле-еле сюда прорвался…

Говорю я ей все это, а сам на измене, вот-вот реветь начну: а вдруг это не она вовсе, или она, но в самом деле умом тронулась? Что же я тогда делать-то буду? Ну я и говорю ей дальше:

— Сначала вроде бы ничего было, ну бродят монстры, так от них убежать можно, а потом знаешь, я Шнурка встретил, а это и не Шнурок вовсе, а я-то, дурак, повелся сначала, думал, вдруг его воскресили? А потом еще Серегу встретил, а потом меня еще эти ждали, все с Чикиной банды, я еле ушел от них, а еще там все проваливается… Мариш… Ну давай уйдем отсюда, а? Ну пожалуйста! Ну, ради Бога, послушай меня! — и тут я вдруг почувствовал, что слезы по лицу катятся, я ж думал, приду, а она меня ждет, а она даже из-под койки вылезти боится. И тут я вдруг шепот ее слышу:

— Шурыч, это в самом деле ты?..

— Я! — кричу. — Я! Собственной персоной я! Помнишь, я обещал придти за тобой? Ну видишь? Пришел! Мариш, пойдем отсюда! Ну пойдем! — я и не знал, что так упрашивать могу, никогда никого так не упрашивал.

Гляжу: под койкой зашевелилось, а потом голова показалась. В темноте плохо видно, а светить я на нее боюсь, спрячется, потом не выманишь. Я тогда, наоборот, на себя светить стал. На лицо и на остальное. Вот он, мол, я стою здесь, живой и почти что невредимый. И снова на лицо свечу и говорю:

— Вон смотри, глаза у меня нормальные, у этих тварей глаза разные, а у меня нормальные!