Неформал

— Да, — говорю, — видел, не таких только. Других. Но тоже страшно было.

— Много? — спрашивает.

— Да, много… Мир совсем теперь другим стал.

— А почему, — спрашивает она, — все умерли, а мы среди этих монстров остались?

— Не знаю, — говорю я ей, — мне отец Евлампий сказал, что остались те, кто еще не нашел свою дорожку, а больше ничего не сказал. Я же тебе говорил, отец Евлампий — священник-конви. Их на самом деле православными христианами называют…

А она, оказывается, мимо ушей пропустила все, что я ей у костра рассказывал!

— Погоди, — говорит, — Шурыч, я же сама знаю, кто такие конви. Экстремисты. Поклоняются непонятно кому.

Ну я встал.

— Непонятно кому, говоришь? — а у самого внутри все прямо так и закипает, я на ноги вскочил и отошел от нее на несколько шагов. — Богу они поклоняются! Поняла? Богу! Богу − Отцу Вседержителю, Творцу неба и земли, поняла? Они мне жизнь спасли, когда меня бюреры убивать везли, поняла? У меня и батя конви был. И мама! И сам я конви! Потому и отдали меня в интернат всякие сволочи вроде Ромберга этого! Поняла? Ты поняла меня? А еще отец Евлампий знал о тебе все! Понимаешь, все! И это он меня сюда отправил, к тебе. Тебя спасать! Хотя что ему до тебя? Он и меня тогда спас, когда батя погиб. А сам он помирать там остался… — замолчал я, а сам чувствую — сейчас разревусь.

А Маришка с колен поднялась и сначала даже отступила от меня на шаг. А потом, наоборот, вплотную подошла и обняла. Голову мне на плечо уронила и молчит. Я сначала вырывался, а потом перестал. По волосам ее гладить начал, и в носу у меня щиплет так, что еле сдерживаюсь.

— Ты, Шурыч, — говорит Маришка, — не кричи, а то они снова придут. Я тебе верю, слышишь? Ну?

Женщины — они такие. Всегда знают, чего и когда сказать. Я только понял тогда, что в Бога она не верит. Ну может, и верит в кого-то по-своему, мне вот, например, верит, а про Бога она даже и не думала никогда, наверное. Но тут я опомнился.

Надо было дальше идти.

В общем, сначала я автомат проверил, там, в магазине, чуть меньше половины оставалось. Потом пистолет посмотрел да перезарядил его. А потом я вниз спустился да аптечку нашел там, где и оставил, на бревно сел, штанину правую задрал. Так и есть. Царапины неглубокие, но широкие, правда, кровь запекалась довольно быстро, так что я сверху раны обработал, Маришка ногу мне перемотала, а потом укол антибиотика в руку вколола. Ну как на сборах! В трицепс — так мышца называется. Разгибатель руки. Это Маришка настояла, я все отнекивался, на мне же заживает все, как на собаке, быстро. Наверное, правильно настояла, воняло же от этих тварей, словно они из могилы вылезли только что, мало ли какая инфекция. А потом мы плеск услышали. Я гачу обратно раскатал да в сторону провала посветил, думал, может, опять этот сумасшедший ктулху назад лезет, а там нету никого. Ну я к краю подошел. Гляжу, а вода-то ближе стала! Я на террасу вернулся, Маришке сказал, что вода поднимается. У нее лицо вытянулось.

— Как поднимается?

— Хорошо, — отвечаю, — поднимается. Быстро. Метров пять осталось.

— И чего делать?

— Чего-чего. Быстрее двигаться надо, выход искать!

Ну подхватили мы вещички да и подались побыстрее дальше. А это легко сказать — побыстрее. Нам то через бревна перелезать приходилось, то, наоборот, под упавшими деревьями пролезать. А в одном месте мы избушку увидели. Стоит, целая почти, только крыша чуток на бок покосилась, и крылечка нет. Окна черным смотрят. А сама избушка вот-вот по склону вниз в воду сползет. Ну тут уж Маришка мне в руку вцепилась. Не ходи внутрь да не ходи!

Ну я и не пошел. Что там, в старом доме, найти можно? Паутину? Старый горшок? В общем, обошли мы этот дом по самому краешку да дальше потопали. Там можно было между ним и стенкой протиснуться, но Маришка забоялась почему-то. Странные эти женщины, то она боится, что я в пропасть упаду, то сама в нее лезет. Хотя теперь, после нападения этих тощих тварей, я и сам то и дело наверх посматривал, кто знает, что там выше в темноте? Может, они там по стенке над нами ползают? Но чувствовал я себя почему-то лучше. То ли бояться перестал, то ли просто надоело. А может, усталость наступила, вот и не чувствовал ничего. А Маришка еще ничего такого не видела и сейчас от каждого шороха вздрагивала. А провал этот и в самом деле живым казался: то камешки сверху сыпятся, то вода плещется, да и мы много шума создавали.

А потом Маришка и говорит:

— Шурыч, а может, надо просто плот сделать? Вода вверх подниматься будет, и мы вместе с ней.

Я хотел фыркнуть да поостерегся. Обидится еще.

— Нет, Мариш, видишь, сколько тут бревен и всякой фигни? Раздавит плот, пикнуть не успеем. Да еще твари эти…

Она только вздохнула в ответ.

— Ясно, — говорит, а голос такой жалобный.

Я остановился, подождал ее, а когда она мимо проходила, за руку взял да к себе привлек, обнял.

— Ты, — говорю, — Мариш, не бойся ничего. Отче Евлампий так и сказал, что мы с тобой выберемся из этого Игнатово проклятого, так что все будет нормально! Поняла?

Она помолчала и спрашивает:

— А что он еще сказал?