Неформат

— Видишь, Боренька. А я ведь тебе сразу сказал: «Вот — женщина!» А ты к ней так, снисходительно. И на меня, как на кобеля. А не-е-ет, это была… И главное — ведь не с мужиком сбежала. А с баблом! Так-то.

— Она еще вернется, — не удержался я. — За шарпеем.

Но Санька только махнул рукой:

— Нахреф.

Всю дорогу до Москвы Санька уже насвистывал и обсуждал со мной детали предстоящего. А предстояло нам все четко обеспечить, связать и скоординировать. Если, конечно, мы сможем убедить Плоткина сыграть ва-банк.

На меня Эфраим среагировал вяло. В люксе он смотрелся бедным родственником, явившимся в этот роскошный номер попросить в долг у откормленного охранника, не утратившего вальяжности даже после появления Саньки. Санька отослал его восвояси. Эфраим как-то отек за последние дни. А Санька говорил — не пил, не ел. Вредное это занятие — многоженство. Причем теперь, когда вторая жена сбежала, Плоткин мог лишиться из-за меня еще и первой. А главное, перестать быть отцом двух детей.

— Чем твое освобождение отмечать будем, Эфраим? — спросил я. — Шампанским?

— С тобой — цикутой, — буркнул он. — И никуда я с тобой не пойду.

— А я, вроде, и не приглашал тебя никуда, — лениво сказал я. — Просто зашел поздравить земляка с предстоящим освобождением. Все получилось, как ты хотел. Наум сдал дела Ронену. Счет в банке он закрыл, так что тебя вот-вот отсюда попросят. Если поторопишься, сможешь еще успеть сделать несколько звонков за счет банка. Ты ведь позволишь, если я тебя по старой дружбе попрошу? — повернулся я к Саньке.

Но Плоткин не обрадовался. Его явно не устраивали личность и родственные связи Гермеса. Совсем неважно он, все-таки, выглядел. Ну, помятый — это ладно, хоть и пятизвездочная, но неволя. А вот взгляд — тухлый.

Словно в подтверждение моих слов зазвонил Санькин мобильник. Санька, изображая на лице почтение, выслушал шефа и передал трубку Эфраиму.

— Шеф лично приносит извинения, — кивнул он мне.

Наум действовал оперативно.

После разговора Плоткин самую малость повеселел, но на нас продолжал поглядывать настороженно. Санька вернул бывшему заложнику бумажник и мобильник. Эфраим схватил телефон, как фляжку после марш-броска и начал судорожно давить на кнопки.

Нетрудно было понять, что Ронен поздравил Эфраима с обретенной свободой. По ответам Плоткина было ясно, что Роненовская октябрьская революция завершилась полной и окончательной победой молодежи, что связи старика в руках у Ронена, что жена и дети Плоткина забраны от сумасшедшего Наума и находятся теперь в доме у звонящего.

— О'Кей, — радостно реагировал Плоткин, — Беседер! Ахла!

Потом он, довольно похохатывая, пообещал Ронену первым же рейсом вылететь в Швейцарию и закончить все эти многоступенчатые финансовые операции одним мощным аккордом.

— Иврит, — только и констатировал Санька, доставая сигареты.

Мы невозмутимо курили в потолок. Потолок, кстати, был красивый — лепнина, фрески какие-то, явно сделан дизайн по спецзаказу, с оглядкой на прошлое. Люстра свисала тоже непростая, младшая сестра театральной. И ковер был не беспородно-короткошерстный, а вполне себе ворсистый.

Плоткин, тем временем, общение закончил и уже натягивал пиджак.

— Так я пошел, — сообщил он нам. А потом, повернувшись ко мне: — До встречи на родине, — он явно пытался придать фразе некую зловещесть, но у него это не слишком получилось.

— На родине — это правильно, — поддакнул я. — Сэкономишь тысчонку баксов — тебе они теперь не лишние. Зачем же зря в Швейцарию летать. Дорогая страна.

Плоткин походил по номеру, посмотрел на панораму в окне:

— Ты это имел в виду, когда про звонки говорил?

— Ахха.

Плоткин обреченно вздохнул и взял трубку. Он не все еще понял, до конца не верил, но чувствовал, что радость освобождения ему сейчас испортят. Мы с Санькой налили по рюмке коньяка и цедили благородную жидкость, хотя я, честно говоря, вкуса почти не ощущал.

Тем временем Плоткин уже выкрикивал какие-то истеричные фразы на немецком, причем чем дальше, тем громче.

— Идиш? — скривился Санька.

Плоткин отшвырнул трубку и, тяжело дыша, плюхнулся на кресло у балконной двери. И уставился, не мигая, в пространство.

— Плоткин, а чего ты такой бледный? — спросил Санька. — Может, тебе чем помочь?

Плоткин вскочил, распахнул балконную дверь и полез через перила — выбрасываться. Я сидел ближе и успел первым. Схватил Эфраимову ногу в самый ответственный момент броска в пропасть.

— Вот же сука! — орал Санька, пока мы втаскивали мешок Плоткина обратно. — Люкс же на мое имя, блять, снят! Урод!

После чего спасенный сел на койку, закрыл глаза, стал раскачиваться и стенать. Санька покосился на него с опаской, передвинул кресло к балконной двери, сел в него и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами и постучал по часам. Санька кивнул, и мы стали молча ждать.

Потом Плоткин заорал:

— Ты убийца! Боря, ты убийца! Ты детоубийца!

— Какого черта? — вежливо поинтересовался я, чувствуя пух на своем рыльце.

— Такого! Ты думаешь, меня спас? За ногу, типа, мать твою! А я все равно — труп! Меня все равно он убьет! А перед этим он еще убьет моих детей!