Нефритовая лошадь Пржевальского

– Да-да, и я соскучился по вашему дому… Вы ведь мне споете сегодня, Мария Тимофеевна? Как я хочу услышать ваше пение!

– Только сначала чаю попьем! Вон ведь вы – с охоты, с ружьем!

– Нет-нет, чай потом! Сначала спойте!

Близился вечер (он на охоту вышел после обеда), но ведь летом темнеет поздно. Как хорошо, что он сюда пришел! Он был наполнен предчувствием счастья. Он видел опять этот распахнутый рояль, это милое лицо, ставшее задумчивым и мечтательным, как только девушка села за рояль. Вот руки опустились на клавиши. Вот голос запел:

И тихо и светло – до сумерек далеко;
Как в дымке голубой и небо, и вода, —
Лишь облаков густых с заката до востока
Лениво тянется лиловая гряда.

Волшебные поляны возле озера Куку-нор привиделись ему… Поляны все в желтых цветах, и синий шелк воды, и небо в голубой дымке. Так хорошо, как сейчас, ему было только там. Он сидел на диване, откинувшись на спинку. Она пела для него, и никто ему не мешал наслаждаться пением и видом этого милого, полного страстной жизни, увлеченного музыкой лица.

Ночь будет страшная, и буря будет злая,
Сольются в мрак и гул и небо, и земля…

Что ждет его? Что он наделал со своей жизнью? Это было совершенно не важно. Что он будет делать дальше? Пойдет ли он в следующее путешествие? Он не знал, и это впервые в жизни не волновало его. Волновали только эти руки, клавиши под ними, да резко вздымающиеся одна за другой под открытой крышкой рояля струны.

И грустно я так засыпаю,
И в грезах неведомых сплю…
Люблю ли тебя – я не знаю,
Но кажется мне, что люблю!

На улице уже начинало темнеть, но, увлеченные музыкой, они не зажигали лампу. Горничная тоже не решалась прервать пение. Наконец она вошла, чтобы зажечь свечи. Мария в это время как раз закончила романс и сидела молча возле рояля.

– Спасибо, Катя! – сказала она. – Накрой нам, пожалуйста, стол для чая.

При свете лампы стало видно, что Пржевальский чрезвычайно взволнован. Он молча, едва ли не со слезами на глазах, поцеловал ей руку, а заговорил, когда перешли к чайному столику.

– Я многое видел, – сказал он, – встречал разных людей. Но мало кого мне так хотелось назвать другом, как вас! Считаете ли вы меня другом, Мария Тимофеевна?

Она не улыбнулась в ответ, а кивнула серьезно, даже печально:

– Да, я хотела бы быть вашим другом, Николай Михайлович. Но вы ведь мало кого к себе подпускаете, а женщин вообще никогда… Такие слухи о вас ходят.