Нефритовые четки

В подрагивающем свете блеснула какая-то нить. Она тянулась от запястья Кириллы к самому тонкому месту опоры.

Проволока, понял Эраст Петрович. Пророчице достаточно дёрнуть рукой – и «лёгкая» смерть тут как тут.

Дети подвинулись, и он сел по-японски прямо между ними. С обеих сторон и даже сзади к нему прильнули горячие тела. Чувствуя, как в горле встаёт ком, Фандорин обнял двух маленьких соседей, мальчика и девочку. Плечики у обоих были тонкие и хрупкие, а у девочки ещё и дрожали.

– А я тебя прижнала, – прокартавила она. – Ты у наш в Мажилове был.

Фандорин тоже её узнал – по конопушкам на носу, по щербатому рту, а особенно по варежкам. Они были ярко-красные, подвешенные на тесёмке. Это она тогда сказала чужому дядьке: «Ну чаво вылупилша? Иди куды шёл».

Заметив, что он смотрит на варежки, девочка, будто оправдываясь, сказала:

– Жябко тута. Руки штынут.

– Потерпи, ласточка моя, – улыбнулась ей Кирилла. – Скоро надышим. То-то жарко станет. Скажи, брат Ерастушка, ты как догадался, куда идти спасаться?

Чуть поколебавшись, он решил, что этой женщине лучше говорить правду.

– По «Видению старца Амвросия». В б-богомиловской мине нашёл…

Она кивнула:

– Я и говорю, умный ты… Деды-то спаслись?

– С-спаслись. Поздно отрыли… Как почитал я г-грамотку, как понял, про что п-пророчество, у меня словно г-глаза открылись, – выстраивал версию Фандорин, но смотрел не в проницательные глаза Кириллы, а вниз, в землю. Ничего подозрительного – переживает человек, с трудом подбирает слова. Даже заикается больше обычного.

– Свезло тебе. Спасёшься. – Сказительница тихонько рассмеялась. – А и мне от Господа напоследок потачка. Признаться ли? Как ты меня из огня вытащил, очень мне захотелось поглядеть, что ты за человек. Хоть краешком глаза. Думала, это Лукавый меня искушает… Красивый ты, ладный. С таким и к небу вознестись радостней.

Он слегка поклонился, как бы благодаря за комплимент. Что за фантасмагорическая ситуация! Вести любезную беседу, когда жизнь подвешена на нитке, а держит нитку в руке (причём в самом буквальном смысле) безумная фанатичка.

– Я так и не понял, зачем юродивый дом поджёг, – сказал Эраст Петрович, чтобы спустить разговор с небес обратно на землю.

– Неужто не ясно? – удивилась она. – Это он хотел меня сбить. Лаврентий давно по деревням ходит, ложиться в мину отговаривает. Думает, он человек Божий, а сам у Антихриста на посылках! Но Лаврентию большой дар дан. Прозорлив юрод, разгадал меня. И вон какую каверзу удумал. Запалил дом с четырёх сторон, дверь легонько подпёр. Знал, что спросонья всяк только о себе думает. Выскочат на улицу, про меня забудут. В том у него и расчёт был.

– Сжечь?

– Нет, хуже. Он думал, я, чтоб дверь сыскать, повязку сыму. А сняла бы, нарушила б зарок – всё, конец мне. Какая из меня такой спасительница? Хотел Лаврушка во мне силу подрубить. Да Господь не попустил, тебя послал.

Фандорин на это лишь зубами скрипнул.

Конопатая девчушка привалилась к нему, уснула. Но сон был тяжёлый, беспокойный. Начинала ощущаться нехватка воздуха. Многие из детей утирали пот.

Время уходило. Его оставалось совсем немного. Скоро у самых слабых и маленьких начнётся удушье…

– Ты откуда? – спросила Кирилла, поправив плат на голове. От этого движения металлическая нить натянулась до предела, и у Эраста Петровича сжалось сердце. – Говоришь чисто, не по-северному.

– Из Москвы. А ты, матушка?

Он вспомнил, что, по предложенной Крыжовым легенде, должен представляться старовером из Рогожской слободы.

Слава Богу, не представился.

– И я московская! – обрадовалась Кирилла. – Купеческая дочь, с Рогожи. Девушкой ещё из мира ушла. На Поморье в келье жила, старинные книги переписывала да разрисовывала. Двадцать лет и два года. И было мне в прошлое лето откровение. Сплю ночью, вдруг голос – строгий такой, светлый. «Иди, чти Амвросиево „Видение“. Там сокрыто великое пророчество». Прорицание-то я сразу распознала. Указанное место долго найти не могла. От Архангельска-города до Каменного Пояса все исходила, пока про Старосвятский скит не услыхала. А уж как сюда попала, к великому дню всё с любовью приуготовила. Савватий Хвалынов, плотник из Денисьева, мне мину эту строил. За то и пожаловала его с семьёю в первоспасенные… Ныне ангелочков к Господу доставлю, и будет душе моей мир. Всё по пророчеству исполню… Одно только мне удивительно. – Она вдруг нахмурилась и уставила на Фандорина свой цепенящий взор. – Овцы в видении все считаны. Число им пятнадцать. А ты-то выходишь шестнадцатый. Может, зря я велела тебе дверь отворить? Почему, брат Ерастушка, ты мне в глаза не глядишь?

В этот миг в углу заплакала девочка.

– Мать Кирилла, томно мне! Дозволь дверь приотворить, на минуточку!

– И мне томно, – послышалось с другой стороны.

– И мне. Грудь давит!

Кто-то из малышей захныкал, потом разревелся.

– Потерпите, милые! Потерпите, хорошие! – стала уговаривать Кирилла. – Сколько можете, терпите. Кто много страдает, тот Господу милей. Я вам сказку расскажу – весёлую, лёгкую. А как закончу, снурком серебряным дёрну, и також легко душеньки улетят.