Нефритовый голубь

Одним словом, зять мой предпочитал проводить время на политических сходках и на богослужениях в Свято-Николаевском соборе, но не искать себе приличную работу. Так продолжалось годами. Спрашивается, смогла бы выжить Эльза с многочисленными детьми, если бы ей пришлось надеяться только на муженька? Я уже не говорю о том, что было просто отвратительно со стороны Игоря оставлять жену одну вечерами, и, особенно, по выходным, когда он надолго отлучался либо на какое-нибудь собрание, ненужное никому, за исключением горстки стареющих аристократов, либо в церковь, на длинную службу.

Неудивительно, что Эльза весьма охладела к нему. Правда, все дети, и совсем маленькие, и взрослеющие, были крепко привязаны к Игорю: даже за короткие минуты общения он умел расположить их к себе. Но вряд ли кто-либо оспорит то, что способности занять потомство веселой игрой или увлекательным разговором явно недостаточно для должного исполнения серьезных обязанностей отца семейства.

Порой я ловил себя на мысли, что сейчас сестре приходилось бы несравненно легче, если бы рядом с ней был не Игорь, но деловой, практичный, хотя и самодуристый Подгорнов. Не высказывая вслух этих соображений, несколько раз напрямую, глаза в глаза, говорил Велтистову, что ему следовало бы больше радеть о благе своей жены и детей.

Делал я это, возможно, в слишком резкой форме, что вполне объясняется моей любовью к сестре. Чувством, которое с годами совершенно не уменьшилось. Отнюдь…

Мои отношения с Игорем вконец испортились. Впрочем, и нынче не корю себя за то, что так обращался с зятем. Я только пытался по мере осознания своего долга и скромных сил своих вразумить его. Для этого ходил даже к его духовнику – настоятелю Никольской церкви протоиерею о. Петру Соколову – умоляя ревностного священнослужителя побудить моего зятя уделять нуждам своей семьи значительно больше внимания. К сожалению, неоднократные пастырские увещевания отца П. Соколова не принесли должного результата.

В частых откровенных беседах с Эльзой я не скрывал, что думаю о крайне безответственном поведении ее супруга. Она же с юности привыкла прислушиваться к моему мнению. И, вероятно, я просто повлиял на сестру, передав, можно даже сказать, внушив ей свои убеждения, что нередко происходит между связанными близкими кровными узами людьми.

В общем, отчасти, если не во всем благодаря мне, охлаждение, питаемое Эльзой к супругу, сменилось растущей неприязнью. Они были близки к тому, чтобы расстаться.

***

В начале 30-х годов в Нью-Йорке образовалась довольно значительная колония русских, которая к тому же постоянно пополнялась вновь прибывшими из Европы. Иногда мне казалось, что в городе скопилась едва ли не четверть прежней Москвы. Поэтому я не особенно удивился, когда однажды в толпе, спешащей по 8-й авеню, узрел… почтеннейшего Фун-Ли собственной персоной.

Облик китайца за прошедшие десятилетия не претерпел особых изменений. Только халат он носил теперь не синий, а желтый, а вот маленькая черная шапочка, похоже, осталась та же, что и прежде, в Москве.

Мы обрадовались друг другу, как будто были родственниками. Помнится, даже расцеловались. Зашли в бар, Фун-Ли долго расспрашивал меня о житье-бытье, проявляя живейший интерес к нашей семье. Потом поведал, что после октябрьского переворота скитался, гонимый волнами общественных катаклизмов, по России, затем пару лет провел в Польше, и вот недавно перебрался сюда.

Наконец, китаец, мировоззренческие взгляды которого, за минувшие годы, судя по всему, лишь упрочились, принялся горестно сетовать на тупость своих соотечественников, кучно живущих в своем «чайна-тауне», и не желающих, как он выразился, «становиться помалу хорошими европейцами».

Затем, неожиданно сменив тему, Фун-Ли завязал со мной (навязал мне?) оживленный разговор об империалистической политике фашистской Италии. Вскоре, однако, беседа плавно переросла в монолог китайца, суть которого заключалась в том, что диктатора Муссолини Фун-Ли осторожно классифицировал как не «самого мудрого» европейца.

Наслушавшись вдоволь, я прозрачно намекнул болтливому чаду Поднебесной Империи о своем не терпящем отлагательств рекламном бизнесе. Фун-Ли, всегда отличавшийся особой, присущей лучшим из китайцев деликатностью, мгновенно закруглил свою лекцию. А на прощание пригласил меня наведаться в его «лучшую в Нью-Йорке прачечную», сообщив, разумеется, адрес заведения.

Оказывается, я отлично знал район, где обосновался китаец. Как выяснилось, прачечная его находилась на 9-й улице района Ист, а я, являясь членом приходского совета Никольского собора, частенько бывал на 7-й.

Дело в том, что на меня возложили важную обязанность организации похорон одиноких стариков из числа прихожан. А на 7-й улице располагалась контора русского погребальщика Петра Яремы, гарантировавшего родственникам и близким своих клиентов лучшие похороны за самую низкую цену.

Итак, мы попрощались с Фун-Ли, и я продолжил свой путь по 8-й авеню. Раза два обернулся. Китаец стоял возле бара и, улыбаясь, махал мне рукой.