Нефть!

Появление толстого полицейского помогло окончательно ликвидировать дело. Протиснувшись между Ви и Рашелью, он закрыл своей толстой фигурой эту последнюю, и она исчезла в толпе. Во время всей этой сцены какой-то незнакомый Банни молодой человек все время суетился около них, приставая к ним вопросами:

– Что случилось? Что такое? В чем дело, мисс Трейси? Что тут такое произошло, скажите? – обращался он к полицейскому.

– Скорей, скорей, – шепнул Банни на ухо Ви, – репортер! – И, схватив ее под руку, он растолкал толпу, и они бегом бросились к экипажу.

XV

Несколько минут они ехали молча. Банни правил. Наконец Ви прошептала:

– Кто эта женщина?

– Она еврейка. Вся ее семья работает в мастерской готового платья. Отец ее был недавно арестован. Помнишь, я тебе рассказывал?

– О! Это его дочь?

– Да. Понимаешь теперь: ты задела ее классовую сознательность.

Ви стиснула зубы.

– О, отвратительное создание!

– Но ты не должна забывать, что ты сама спросила ее мнение о картине.

– Да, но эта наглость! Возмутительно!

– Но, дорогая… Ведь ты же позволяешь себе говорить то, что думаешь. Отчего же этого права ты не хочешь предоставить также и ей?

– Банни, ты, кажется, намерен ее защищать? – И, не дав ему времени ответить, она закричала дрожащим от бешенства голосом: – Я ненавижу этих людей, ненавижу! Они подлые, низкие, завистливые твари! Они думают только о том, как бы отнять у других людей то, что те приобрели такой дорогой ценой!..

Наступило долгое молчание. Банни продолжал править.

– Куда мы едем? – спросила наконец Ви.

– К Шмульским, разумеется. Ведь они ждут нас ужинать.

– Нет, я никого не могу сейчас видеть. Никого! Едем ко мне. Домой!

Он послушался.

Приехав домой в свое бунгало, Ви побежала наверх в свою комнату. Он последовал за ней. На полу у дверей валялось горностаевое манто Ви, а сама она в своем затканном жемчугом и золотом наряде лежала на кровати и, уткнувшись лицом в подушки, судорожно рыдала.

– Это нас погубит, погубит! – восклицала она, всхлипывая.

Услыхав шаги Банни, она порывистым движением приподнялась и, сев на постели, протянула к нему руки. Все лицо ее было в слезах.

– О Банни, Банни! Так нельзя! Мы не должны губить свою любовь! Мы не должны ссориться, как другие! Банни, я больше не думаю обо всех этих людях. Они могут говорить мне все, что угодно. Я никогда, никогда больше не обращу на это внимания! Я извинюсь перед этой девушкой. Я сделаю все, что ты мне скажешь! Но только, пожалуйста, пожалуйста, не позволяй остывать нашему чувству! Будем любить друг друга, как раньше. Пожалуйста, пожалуйста, Банни!..

Это было в первый раз, что Ви позволяла себе проявить такую слабость, и это произвело сильное впечатление на Банни.

Он взял ее в объятия – и страстно прижал к себе, совершенно не заботясь о целости ее великолепного, зашитого жемчугом платья. Их любовь вспыхнула с прежней силой, и в ее пламени растаяли все их огорчения. Они поклялись, что ничто уже никогда, никогда не отдалит их друг от друга.

Много времени спустя, лежа в объятиях Банни, Ви прошептала:

– Банни, эта девушка в тебя влюблена!

– О, какие глупости, Ви!

– Почему глупости?

– Потому что она ничем никогда этого не проявила. Абсолютно ничем.

– Ты, может быть, просто не замечал…

– Но, дорогая…

– Нет никакого сомнения в том, что она в тебя влюблена. Да и как могла бы она в тебя не влюбиться, скажи?

Протестовать и стараться что-то доказывать было бесполезно. Очевидно, всем женщинам свойственно всегда воображать, что все другие женщины непременно влюблены в того, кого они любят. Когда он рассказал Ви о Генриетте Эшли, она тотчас же решила, что она тоже была в него безнадежно влюблена и что только ее родовая гордость не позволила ей сделать все возможное для того, чтобы удержать его около себя. Точно так же, когда она узнала о Руфи, она ни единой минуты не сомневалась в том, что бедняжка была безумно им увлечена и оттого оставалась так равнодушна ко всем, кто за ней ухаживал. Объяснять это ее обожанием Пола, как сказала она сама, было бессмысленно, так как никогда сестры не относятся с таким благоговением к братьям. Это было чистейшим вздором! Банни вспомнил, что Берти и Эвника Хойт говорили ему то же самое, и это было главной причиной, почему Эвника всегда так протестовала против его поездок в Парадиз. И Банни сказал себе, что лучше никогда не рассказывать одной женщине ничего про другую, а особенно не надо никогда их друг с другом знакомить.

XVI

На следующий день Банни встретился в университете с Рашель Мензис. Она была очень бледна, и ее большие темные глаза смотрели сосредоточенно и мрачно.

– Мистер Росс, – быстро проговорила она, – я хочу вам сказать, что мне очень стыдно, что я позволила себе вчера сказать то, что я сказала…

– Вам нечего стыдиться, – сказал он. – Вы сказали правду.

– Я знаю. Но я не имела права говорить так вашему другу, и это после всего того, что вы для меня сделали. Но это потому, что я была чересчур возмущена картиной.

– Понимаю, – сказал Банни. – Мисс Трейси поручила мне сказать вам, что искренно огорчена своим поступком.