Нефть, метель и другие веселые боги (сборник)

Она пьяно хихикнула. Я с ужасом понял, что Натали очеловечилась настолько, что на нее уже действует алкоголь.

– Натали, сосредоточься. Я терпел твой дурной характер, твои скандалы. Но это я терпеть не собираюсь. Мы вернемся домой, и ты будешь искать себе другое жилье, раз ты у нас теперь совсем такая настоящая.

– А я в милицию заявлю, – уверенно и нагло сказала эта сучка, бросая в меня пахучими, паучьими, в паутинных узорах, трусиками. – Что ты меня похитил и держишь в сексуальном рабстве.

«Боже мой, во что я влип…» – подумал я холодно. Натали завалилась рядом на постель и сразу же захрапела, что никак не вязалось с ее внешне женственным образом, и это ведь тоже характерная женская человеческая черта. Я понял, что надо что-то делать.

Не знаю, когда я задумал убийство – в ту ночь или когда мы вернулись в Москву после того, как все две недели она изводила меня изменами, все две недели приходившая в номер под утро, истекая спермой изо всех возможных входов своего блядского интерфейса. В первый вечер в Москве я напоил Натали, подсыпав в водку купленный у знакомого фармацевта яд. Когда она уронила голову на стол, вся бледная, с исчезающим пульсом, я отнес ее в ванную, чтобы утром вывезти тело за город и закопать. Утром я испытал ужас еще больший, чем когда увидел Натали в первый раз: она лежала рядом со мной, опершись на локоть и согнув одну ногу, как в самой элитарной, отталкивающей рекламе. Я тронул ее за плечо – она, в своей гробовой гламурности, однако, была по-женски теплой и мягкой. Отводя руку от ее плеча, я случайно коснулся ее соска, шелково светлевшего под короткой черной ночной рубашкой. Она ожила, повернулась ко мне и поцеловала.

– Я хочу, – тихо и хрипло сказала она, как говорила когда-то, когда мы были счастливы с ней, как сейчас оказалось, по-настоящему.

– Натали, Натали, я же… ты… ведь…

От страха и накопившегося желания я ничего не соображал и молча накинулся на нее. У нас было несколько часов потрясающего единения, как раньше, с одним только отличием: теперь по ее лицу больше не метались тени тех, с кем я был раньше. Натали стала моей единственной.

***

Я разбивал ей голову молотком. Я наносил ей много-много ударов ножом, и из нее лилась вполне настоящая теплая кровь с ржавым железным запахом – тогда мне пришла безумная мысль, что все мы стальные неубиваемые андроиды. Каждый раз после этих коротких схваток, напоминающих соитие, утром она оказывалась рядом со мной на кровати. Как бы ни старался я не засыпать, все равно каждый раз меня вырубало – и это было похоже на еженощную смерть и последующее ужасное воскресение в аду для плохих мужей. Однажды я заранее вызвал бригаду грузчиков, вечером утопил Натали в ванне. Бригада разобрала и вынесла проклятую итальянскую спальню. Утром все повторилось. Наконец, я заранее снял другую квартиру и вечером тихо ушел туда без вещей. На следующий день Натали лежала рядом со мной на той же кровати. Обстановка была привычная. Я понял, что даже если я уеду в другую страну, моя вечная, бессмертная, итальянская Натали не покинет меня.

Да и я уже сам понимал, что больше не смогу без нее. Мы слились окончательно. Я понял, что это и есть великий вселенский проект: и да прилепится жена к мужу, в горе и в радости, одна плоть, по образу и подобию своему, из ребра, из осенней хлюпающей кирпичной глины – из глины же или из чего там? Слишком много людей были бы одинокими, если всю жизнь капризно выбирали бы кого-то подходящего им окончательно, и Великая OS дала мне ту, с кем я гарантированно проживу всю жизнь.

Мы жили эту жизнь. Натали быстро старела. Секса у нас не было, по вечерам мы тихо пили водку и закусывали жареной картошкой с грибами (в Италии, наверное, запивают красным вином макароны, в которых плавает слегка поджаренное яйцо). Натали писала что-то в Фейсбуке на самом тонком, изящном, белом «Макбуке». Из прихожей доносился авиационный вой стиральной машины, прокручивающей атласные простыни нашей итальянской спальни. Сейчас Натали напьется и начнет бить посуду, а я привычно сбегу по лестнице вниз, наружу, за самый МКАД, мрак, ад, за край возможной человеческой бесприютности: замерзающий бомж в картонных латах из-под холодильника, совсем задубелый морг – отопление у нас барахлит, так потому и сдаем задаром – и в самый конец, в могилу, хлюпающую осенней кирпичной глиной, в которую все вернемся, потому что оттуда и вышли. Много ли человеку земли нужно. Метр на два, зато свое.