Негаданное счастье

Виктория Михайловна внутренне похолодела. Балканский не смотрит в ее сторону, только морщится как-то брезгливо и презрительно. Неугомонный Александр Григорьевич продолжал слать страстные послания! Как она могла забыть о своем горе-обожателе? Теперь придется объясняться с Геной. Это для нее ситуация выглядит досадным пустяком. А любимый явно расстроился. Кажется, она ничего не рассказывала ему о докторе, и не потому, что желала скрыть какие-то факты и подробности своей жизни, а по той простой причине, что настойчивые ухаживания Александра Григорьевича для нее не имели никакого значения. Она много раз пыталась объяснить это доктору, и не ее вина, что он отказывался принимать ее доводы. Сердце ее принадлежало Балканскому безраздельно, все остальные мужчины мира для нее не существовали. Нет, они наличествовали, конечно, на этой планете физически, это она перегнула палку. Просто, кроме Балканского, ей не был интересен ни один из них. Милый! Хмурится, нервничает из-за какого-то дурацкого сообщения. Неужели он ревнивец? Хотя какая разница? Она не кокетка ветреная и не будет давать ему поводов мучить себя понапрасну.

Виктория Михайловна вышла из воды, Балканский подал ей полотенце. Но не улыбался, как обычно, старательно отводил глаза в сторону.

– Ты обиделся, родной? Я тебе сейчас все объясню.

– Ничего не надо объяснять. Мы оба взрослые люди, и у каждого из нас до встречи была своя жизнь.

– Да не было у меня никакой своей жизни до тебя, неужели ты этого не чувствуешь? – взмолилась Вика.

– Я все понимаю, милая, мне странно, что ты так сильно нервничаешь. Давай не будем отравлять последние дни друг другу и выяснять отношения.

– Почему последние? – У Виктории Михайловны екнуло сердце.

– Я не хотел тебя огорчать раньше времени. Мне надо возвращаться домой.

– Когда?

– Послезавтра.

Виктория Михайловна понимала умом, что рано или поздно должно было случиться именно это, но одно дело понимать, а другое знать определенно, что счастье закончится через несколько суток. Балканский улетит домой, а она останется в чужой стране, пока не решатся проблемы с паспортом. А тут еще Александр Григорьевич очень своевременно внес свою лепту. Как она ни старалась, слезы все равно оказались тут как тут.

– Да ты что, с ума сошла? Придумала. Кто позволил сырость разводить на пустом месте? – притворно грозно спросил Балканский и нежно обнял Викторию Михайловну. – Я же не на войну ухожу, чудо мое. Ты скоро вернешься в Москву, а я обязательно, даже если у меня в этот день будет сто тысяч форс-мажоров, встречу тебя в аэропорту вот с такущим букетом. – Он показал величину под названием «такущий». На мгновение отпустил женщину и раскинул руки в обе стороны.

– Зачем мне столько? Они потом начнут умирать, а мне будет больно, – всхлипнула она.

– Н-у-у-у, совсем рассиропилась моя девчонка. Ты собираешься оставшееся время плакать и страдать? Глупости это. Будем наслаждаться жизнью и прожигать ее, договорились?

В ответ Виктория Михайловна кивнула.

Казалось, ничего не изменилось в их отношениях. По-прежнему они не могли надышаться друг другом и не расставались ни на минуту. Но Виктория Михайловна чувствовала совсем маленькую червоточинку, которая мешала обоим. Балканский часто уходил в себя, становился задумчивым и отстраненным. В такие моменты лицо его было чужим, и очень трудно оказывалось понять, о чем он думает. Она считала, что перепады в его настроении связаны с предстоящим расставанием. Ведь ей тоже становилось невыносимо больно от одной мысли, что скоро она останется без него.

А потом Геннадий Николаевич улетел. Он попросил Викторию Михайловну не ездить в аэропорт. Простились они дома. Восемь дней и ночей без него превратились в муку. Алекс, как мог, пытался вытащить ее из скорлупки. Балканский звонил по нескольку раз в день, и это стало главным, для чего имело смысл жить.

Глава 14

Первой реакцией Балканского, когда он прочел телефонное сообщение, было достать неизвестного воздыхателя хоть из-под земли и набить ему морду, грубо, жестко, чтоб было неповадно отравлять жизнь нормальным людям. Потом ярость улеглась, и пришло время сомнений. Мозги начали работать по заданной программе. Он и не подозревал, насколько ревнив. Еще меньше он знал о том, с какой силой терзает это разрушающее, черное чувство душу. Мозги отключались, в них не осталось места для других ощущений и мыслей. Ревность сначала подкралась, потом накатила с такой силой, что начало болеть и стонать все тело. Она не отпускала ни на секунду. Общался ли он с людьми, решал ли рабочие вопросы, шел, ел, спал, она всегда была с ним. Нет, она не с ним, в нем. Как безжалостный палач, ревность выкручивала, уничтожала, услужливо подсовывала воспоминания, рвущие на части жертву, разрушала и превращала в сумасшедшего. Эта гадина жила чужими страданиями, они для нее были благодатной почвой и подпиткой. Она разрасталась, она была везде, не только в нем, но и в воздухе, которым он уже дышал с трудом. Процесс изматывающий и бесконечный, от этого нет лекарства.