Негасимое пламя

— А что, если дерево занялось изнутри?

— Ну, это ненадолго, — беззаботно махнул рукой Бене.

— Вы что, решили изжарить всех заживо, не дожидаясь, пока нас прикончат другие несчастья? Или, напротив, держали эту идею в запасе на случай, если мы успешно справимся с бедами?

Бене снисходительно хохотнул.

— Да успокойтесь вы, мистер Тальбот! Капитан Андерсон тоже опасался пожара, но мы с Кумбсом убедили его с помощью модели. Желоба в дереве намного шире балок. Воздух туда не попадает. Как только выгорит весь кислород, железо остынет, и стенки желобов покроются всего-навсего слоем угля. Заметили вы зато, с какой силой мы имеем дело?

— Она внушает ужас.

— Бояться тут нечего. Столь прекрасное зрелище — большая редкость. Мачта выпрямилась засчитанные минуты!

— Значит, можно ставить паруса и на фок-мачте, и на бизань-мачте. Скорость увеличится, и мы прибудем раньше.

— Наконец-то начинаете соображать, — ласково улыбнулся Бене.

У меня на кончике языка вертелся колкий ответ, так как снисходительность лейтенанта действовала на нервы, но в этот самый миг из недр дерева или металла раздался скрежет, заставивший меня вздрогнуть.

— Что это?!

— Что-то хрустнуло. Не важно.

— Ну да, разумеется.

Мой сарказм пропал даром.

— Железо остывает, как и задумано, отсюда и звуки… Покров скрывает образ твой, то лед и свет, то зной и…

Стало ясно, что мистер Бене к беседе не расположен. Я нечаянно притронулся к металлической пластине и тут же отдернул руку.

— Дерево горит изнутри!

— Нет-нет. Места там достаточно. Так, первая строка — тетраметр. Какого черта я решил, что это ямбический пентаметр?! Стопы не хватает. Да и непонятно, как дальше рифмовать… Непонятно, потому что с олицетворением Природы и упоминанием мрака и света все стихотворение приобретает оттенок платонизма, который здесь совсем нежелателен…

— Мистер Бене, я понимаю, что такое совокупные муки творчества, мореплавания и инженерного дела, но буду весьма признателен, если мы вернемся к нашей давней беседе. Хотя и не принято проявлять интерес к личным делам посторонних, но, говоря о вашем пребывании на «Алкионе», когда вы водили знакомство с мисс Чамли…

Но этот безумец снова забормотал:

— «Враг»? «Стяг»? Нет, это неточные рифмы. Или «брак», «чердак»? О, как невыносимо простонародно, как вульгарно! А почему бы не «…то зной, то лед, то мрак, то свет»…

Бесполезно. Железо опять зазвенело, ему отозвалось глухое эхо. Я вскарабкался по трапу к дневному свету, вылез на палубу и увидел, что солнце полностью закрыто облаками, а по морю гуляет нешуточная рябь. Передняя часть шкафута была запружена народом. У поручня по левому борту столпились солдаты Олдмедоу с кремневыми ружьями, что прозывались «Браун Бесс». Олдмедоу швырнул пустую бутылку как можно дальше в воду, и один из солдат выстрелил в нее со страшным дымом и грохотом. Взметнулся фонтан морской воды. Это вызвало взрыв ужаса и восхищения у барышень, которые собрались неподалеку, глядя, как бутылка уплывала все дальше и дальше. Мы движемся! Ветер наполнил гроты. На фок-мачте ставили паруса. Олдмедоу кинул вторую бутылку — снова выстрел и фонтан воды. Я предложил привязать к бутылке веревочку, чтобы бутылок не тратить, но Олдмедоу мое предложение не принял. Постоянное общение с невежественной солдатней дурно отразилось на его поведении и манерах. Пассажиров видно не было. Очевидно, они решили, что лучший способ переждать этот спокойный, даже скучный отрезок пути — мирно уснуть в своих койках.

В лицо подул легкий бриз. Я вернулся в пассажирский коридор и заглянул в салон. За столами никого — даже Пайка не видно.

— Бейтс! Где старший офицер?

— Не могу сказать, сэр. Может, передохнуть решил, сэр.

Я спустился в кают-компанию.

— Веббер, где мистер Саммерс?

Веббер кивнул на дверь каюты Чарльза и прошептал:

— У себя, сэр.

Я постучал.

— Чарльз! Это я!

Нет ответа. Но разве мы не друзья? Я постучал еще раз и отворил дверь. Чарльз сидел на краю койки, вцепившись в деревянную раму. Он уставился на противоположную переборку, вернее, сквозь нее. В мою сторону даже не моргнул. Загорелое лицо его вытянулось и пожелтело.

— Господи! Что стряслось?

Он только головой дернул.

— Эй, старина!

Губы у Чарльза задрожали. Я быстро сел рядом, накрыл его руку своей. С его чела на пальцы мне скатилась капля пота.

— Это я, Эдмунд!

Он вытер взмокшее лицо и бессильно уронил руку.

— Да объясните вы что-нибудь, ради Бога! Вам плохо?

Тишина.

— Чарльз! А у нас хорошие новости — на всех трех мачтах поставили паруса!

Только теперь он заговорил:

— Помехи.

— Какие еще помехи?

— Он заявил, что я чиню помехи.

— Андерсон!

Чарльза трясло, словно от холода. Я убрал руку.

— Я ведь чувствую, мы прибавили ход, — забормотал он. — Везет ему, правда? Мертвый штиль как раз на время работы — и снова ветер. Андерсон уверяет, что мы прибавили два узла. Вот он и отчитал меня. Крайне холодно.

— Отчитал — за что?